«Круче, чем Атлантида»

Вы на конкурсе третий раз — и третий раз в числе призеров. На сей раз в двух номинациях. Можно ли назвать Вас завоевателем, который в принципе не согласен на проигрыш? Кого из нынешних сотоварищей по конкурсу Вы можете назвать сильным соперником?
Я выигрываю или проигрываю задолго до конкурса. Выигрыш — если написал на все 300%. Не согласен на проигрыш себе. А другие — так я ориентируюсь на тех, кому точно проигрываю вчистую. Никогда не напишу на их уровне, но и планку не опущу. Остальное — воля случая. Придут на конкурс одни — что-то выгорит. Другие — из лонга вылечу.

Позиция «никогда не напишу на их уровне» не является ли формой психологической защиты, своеобразной страховкой от неудачи? Почему сформулировано именно так?
Ну, где я — а где Транстрёмер или Лакснесс?)

В одном из прошлых интервью Вы уже называли эти ориентиры — писателей, которых считаете для себя эталоном. Посмотрим на вопрос немного под другим углом. К кому из них Вы хотели бы максимально приблизиться по мастерству, технике или освоить какие-либо характерные для них приемы? И что именно хотелось бы перенять?
Я не хочу «как кто-то», подражание хорошим не выйдет. То есть бывает такое: ого, чтоб я так писал! Но это о силе, а не о технике.

В чем заключается упомянутая сила? Вы имеете в виду в первую очередь силу воздействия, степень владения словом, неожиданность коллизий, серьёзность поднимаемых в произведениях вопросов, что-то ещё? Что заставит Вас назвать произведение сильным?
Всё вместе. Владение словом. Поиски ответов. Глубина. Когда язык и идея — как самолёт, делающий мёртвую петлю.

Хорошо, а в отсутствии заимствований, уклонения от попыток перенять технику — что дают подобные ориентиры?
Здравую оценку.

Отчего Бьярти Дагур всегда так не щедр на слова?
Экономлю. Чтоб на роман осталось)

Если говорить о творческой манере… Насколько понимаю, Вы предпочитаете максимально сохранять собственный голос. Что бы Вы сами назвали своей особенностью, по которой Вас можно узнать и которая не позволит Вас перепутать с другими?
Если в тексте горы деталей, навороченных сравнений, а герои зациклены на своих переживаниях — это я.

Хотелось бы что-то изменить? И если да, то что и насколько?
Хочется другой уровень. Не то чтоб всё с нуля, но отсечь балласт. То, что легко давалось. Писать в два, в три раза сильнее. Свалить в сюр. В общем, отформатировать себя.

В обзоре о Вашем романе написали — «в стиле скандинавского детектива». Насколько симпатичен такой образец и есть ли сознательная попытка создания произведения в этом жанре, в подобном стиле? Не подражания, а приближения к такой форме?
Для скандинавского детектива я дико многословен) Там всё строже. Даже для исландского. Мне нравится имитировать детективный роман, хотя в чистом виде он был бы неинтересен. Но в скандинавских детективах классно, что они легко принимают мистику.

Можно ли сказать, что большую часть Ваших работ связывает общая тематическая нить? Существуют излюбленные темы, к которым хочется возвращаться вновь и вновь, — или все произведения совершенно разные и о разном?
Жизнь. Её ценность.

Что Вы стремитесь сказать своими произведениями? Какой в них посыл? Что именно и как Вы пытаетесь ими донести? И кому они адресованы? Может, самому себе? Помогала ли Вам когда-нибудь книга, своя или чужая, что-то понять, изменить?
Насчёт понять — да. Когда о чём-то пишешь, это как выработка антител против вируса. Помогает понять и внутренне освоить то, что потрясло. А вещать не стремлюсь.

Как насчет утверждения, что писатель становится писателем тогда, когда вступает в диалог с читателем, и что книга должна обращаться к другим, приносить пользу другим?
Я никому ничего не должен. Писать так, как хотят другие. Знать что-то. Читать, что положено. Мне не успеть всего, у меня не будет запасной жизни. Поэтому надо отбросить лишнее.

Установка «никому не должен» соотносится с декларируемой гуманистичностью и с интересами других людей?
Никому не станет плохо от того, что я не прочту культовый роман или не поступлю так, как ожидается.

Насколько такая позиция помогает или мешает в обычной жизни?
В жизни я практичный человек, который добивается того, чего хочет. Другое дело, что я хочу немногого.

Например? Что числится в перечне Ваших ценностей? Чего искренне хочется?
Иметь свободу идти куда глаза глядят. Позволить себе несколько часов никуда не спешить и сидеть на берегу, чаек слушать. Делать, что хочешь, в творчестве в первую очередь, вообще не думая о рамках, о том, как надо. Когда это как форма дыхания. У рыб — жабры, у меня клавиатура.

То есть Ваша авторская позиция по-прежнему предельно замкнута? В нее не допущен читатель?
Зачем? Это отношения меня и слова. У меня с ним очень страстный роман. Когда начинается возня вокруг того, сколько тебя прочли, как приняли и чего поняли, это похоже на День Святого Валентина: все напоказ целуются. Вместо наслаждения процессом наслаждение произведённым эффектом.

Вы задавали CamiRojas вопрос о том, какую цель она преследует, вводя в текст трагические события. Но и Ваши тексты нельзя назвать безоблачными. Какую цель преследуете Вы?
В «Алых парусах» герой намеренно ранит себя, чтобы понять боль другого. Я счастливый человек, спасибо Богу. Счастливые люди могут себе такое позволить.

То есть это напрямую связано с упомянутой необходимостью посредством текста внутренне принять и осознать вещи, которые потрясли? Что является таковыми в «Моём париже» и в романе?
Именно. В повести — да многое... Например, почему между людьми сейчас норма —отношения покупки-продажи. Или способность не ценить себя. Отсутствие смысла жизни. Отношение к привязанности. Реальность создаваемого. В романе — утрата.

Кажется, из всех романов трилогии «Догоняя ветер» — наиболее мрачный. С чем это связано? Изначально ли так задумывалось или по мере общения с героями нарастало желание от них избавиться и применить к ним самые жёсткие меры?
Вся эта история — о реакции на смерть. Всё, что происходит, — выраженное вовне нежелание признать окончательность смерти. Я не уверен, что как конец трилогии она сыграла. Вообще трилогия о том, как живут и превращаются убеждения. Как они из слов становятся опытом.

Ваши произведения мало соответствуют представлениям о традиционной вампирской прозе. Вы пишете о вампирах под другим углом, чаще всего через призму бытового, намеренно снижая градус сверхъестественности. Чем это обусловлено?
Я всегда пишу о людях. Просто иногда они мертвы. Мистика в жизни не бывает как концентрат. Она редкими вспышками. И когда на неё натыкаются, то замазывают, это защита сознания такая.

Если говорить о героях, живых или не совсем, то как они приходят? С кого пишутся? Появляются с нуля или пишутся с конкретных людей? Есть ли в некоторых из них автор или что-то от автора? И есть ли среди своих героев любимый, тот о котором до сих пор сохраняются тёплые воспоминания?
Сейчас любимый — главный герой из «Сознания». Они приходят готовыми. Со временем я их просто лучше узнаю. Почти все — противоположность меня.

Можно ли, тем не менее, назвать «Мой париж» автобиографичным? (Кстати, мучивший не только меня вопрос: почему «париж» упрямо с маленькой буквы?)
Он здесь максимально не город — состояние. Эта повесть более биографична, чем была бы моя биография.

Как появляется та или иная идея, что её порождает и сколько требуется её вынашивать, прежде чем взяться за перо? Как происходит её воплощение? Пишется абзац, потом следующий, что-то перечитывается, переделывается… Или сразу главами? Отрывками?
Про то, откуда берутся идеи, — это как раз в «Моём париже». Обычно стараюсь записать сразу — кусками из начала, середины, конца, чтобы не забыть, как всё было целиком. А вообще пишу не последовательно, а те куски, на которые есть драйв, в которые хочется вглядываться.

В повести «Праздник тыквы»,занявшей в этом году первое место в номинации «Крупная проза», в центре внимания также оказалось пересечение реальности и мира книжного, сотворённого словом, отношения людей и персонажей. Такое интересное совпадение случайно — или закономерно, потому что есть в этой теме особая загадка, которая притягивает и читателей, и авторов?
Об отношениях с персонажами — это в большей степени рассказ, «Гетто для нежити». Повесть — скорее хроника рождения историй, похоже на то, как натуралисты из кустов наблюдают, ну или автоотчёт. Но и то, и другое, действие слова вообще — самая невероятная вещь на свете, это круче, чем андронный коллайдер или Атлантида.

И всё-таки нужны для рождения идей, для творчества дополнительные условия, дополнительный стимул? Ночь, музыка, напротив — тишина? Особые места? В какой атмосфере пишется легко и хорошо?
Когда накроет, в любой. Бывало в кафе, на кладбище, в автобусах. А так — между семью вечера до двух ночи, в тишине.

А насколько вообще непрерывен и интенсивен этот процесс? Бывают ли перерывы, простои, и чувствуете ли в таком случае дискомфорт?
Не знаю, как ответить. Если я не набираю текст — я о нём думаю. Ищу материал. Не писать сознательно пытался только в детстве.

Раз уж было упомянуто «Сознание», то можно ли дополнительный анонс, о чём роман и как скоро можно будет увидеть его?
Это притча об отношении человека с миром. Года через полтора появится. Мне тьму всего прочитать надо. Я ни в одной теме, что в нём есть, не разбираюсь. Но не написать не могу. Потому что это точно мой роман.

Как многие задуманные вещи остаются ненаписанными? Допустим, появилась идея, казалась перспективной, делались наброски, но в итоге всё это так и не превратилось в роман или рассказ?
Они у меня проходят по разряду «пока ненаписанных». В очереди стоят.

Вампирское среди них ещё осталось? Нам есть, чего ждать?
Как раз завелось)