«Не умерев — не возродишься, не возродившись — не сумеешь жить»

Вы на конкурсе, пожалуй, один из самых «сложных» авторов, стремящихся каждое свое произведение превратить в ребус или хотя бы сложную интеллектуальную мозаику. Как читателю «с улицы» отгадывать все многосотенные значения и смыслы, что Вы вкладываете в свои рассказы? Насколько, как Вы считаете, Ваши работы «ридер-френдли»?
О, я догадываюсь о значении этого слова, но раньше не слыхала. Вот вам отчасти и ответ… «Ни к чему такому» я вовсе не стремлюсь. Напротив, недостижимый идеал — по мере сил себя упростить. Почему?
Я, во-первых, человек с иной культурной базой, чем большинство читателей: советская девочка из беспорядочно интеллигентной семьи, чтения которой никто и никогда не контролировал. А в этом чтении было и всякое с «ятями», и печатная вольница нэповских годов, и дефицитные классики времён хрущёвской оттепели, и всякий совковый хлам, который надо было переварить и не подавиться. А читаю я до сих пор очень быстро.
Во-вторых, перестройка для меня шла под знаком «изобилие чтения». Книги на улице, в переходах метро, на букинистических развалах, неслыханная до сих пор свобода мнений и выражений… В общем, когда из меня выбило некую пробку и я смогла писать; когда я набрала в компьютере свои первые громоздкие тексты; когда ко мне в руки попал словарь постмодернизма (не помню автора) — я поняла, кто я такая и какой линии мне придётся держаться. Моё место — на стуке и смешении всевозможных текстов, там я чувствую себя вольготно…
Но вот поделать с этим что-нибудь трудно. Остаётся уповать на то, что хоть кто-нибудь въедет, — и ведь находятся такие люди.

Как вообще найти грань между «простотой», которая не отпугнет читателя, поможет ему втянуться в чтение, и сложностью, которой требует душа? Как не потерять баланс — или это невозможно в принципе, и можно только писать так, как пишется?
Боюсь, что я из последних. Неистребимый аутист — хотя по внешности не скажешь. Хотя заболевание постигло меня в лёгкой форме.
Как только я пытаюсь подладиться к воображаемому читателю — выясняется, что я ничего не понимаю в людях. И что творение моё выглядит ненатурально, звучит громоздко и вообще натянуто, как нос обманутого Петрушки… Так что лучше оставить это. По крайней мере в общих чертах.

Такая мозаичность, на Ваш взгляд, способствует усилению главной идеи произведения, заставляет работать на него все эти многочисленные аллюзии и подтексты или же невольно рассеивает внимание читателя, порождает дополнительные линии со своими конфликтами, идеями, выводами?
Главные принципы постмодернизма — мозаичность, ризома…Ага. Смерть автора. То есть ты специально НЕ стремишься что-то там внушить, соблюсти главную линию, донести идею. Особенно благородную. Мысли-то у меня, собственно, всегда в наличии, хотя как правило носят «протестантский», иначе нонконформистский характер. Дайте мне общепринятую идею — и я ужо постараюсь её размножить, выразить во многих лицах — а чуть погодя и вывернуть наизнанку.
Хотя на самом деле тот, кто вообще добрался до финала, проникается тем духом, которым нужен. Что он уловил по пути — то уловил. Это как организм, который выбирает из пищи нужные витамины, понимаете? Тут даже не очень много от художественности…

Ваш герой говорит: «на меня в силу моей профессии нанизалось множество книжных страниц с необычными словами» — насколько это личный опыт? Как Ваша профессия повлияла на Ваше творчество — какие это дивиденды, какие, может быть, ограничения? Как профессиональный опыт сказывается на процессе работы?
Ну разумеется. Я уже отчасти ответила. После школы пошла в педагогический институт, русский язык и литература. В ходе обучения поняла, что читать лучше для забавы, но вот язык — это стихия! Это живой, капризный, растущий, изменяющийся по внутренним и отчасти по внешним законам, мало зависимый от человека организм. И когда ты проникаешься «языком вообще», языком — не столько средством общения, сколько своего рода низшим божеством… Тогда ты смеешь писать сам. Создавать тексты, которые — неважно, кто поймёт, лишь бы они жили.

Сколько в рассказе от сказки о спящей красавице, сколько от «Орландо» наоборот? Что это в большей степени — притча о перерождении, размышления о тайне пола?
Ой. А что это — «Орландо»? Ага, отыскала. Фильмы я мало смотрю, но, пожалуй, этим поинтересуемся.
Знаете, если я как следует задумаюсь над гермафродитизмом, синдромом Морриса (моим любимым и хорошо исхоженным) и тайнами пола, то скорее вдохновлюсь реальным шевалье д’Эоном или королевой Христиной. Вы не представляете себе, сколько людей в мире стоит на грани, причем секс и гендер — такие разные вещи!
От «Спящей красавицы» не уйдёшь: это мощный литературный бренд, Но в данном случае меня вдохновили идеи Отто Вайнингера и куда более — Карла Густава Юнга. О том, что каждый человек обладает вкупе анимусом и анимой, соответственно мужским и женским началом, что без такой гармонии он неполноценен, что в любви он инстинктивно ищет соответствия свой малой «половинке» и что, пожалуй, резко маскулинные мужики и резко фемининные дамы — явно выраженная ущербность и ненормальность. Ну, я отчасти фантазирую на темы великих…

Вы в своих произведениях очень много внимания уделяете андрогинности. Наверное, даже больше, чем оппозиции «»жизнь-смерть». С чем это связано и к каким ответам Вы пришли?
Очень просто. Снова я забежала вперёд в своих комментариях. В начале времён стоит Божественный Андрогин. Гермафродит (собственно, это иное существо, чем Андрогин) связан с алхимическим Великим Деланием. То есть это начало и конец Бытия.
А почему это я должна прийти к неким ответам? Это значит остановиться, а я пока живая!

Размышления о деревьях в начале — они ведь не случайны? Вообще хотелось бы знать больше о том, какие еще подтексты зашифрованы в рассказе, кроме легко угадываемых.
Это один к одному роща Одина: священные золотые ясени. Вначале рассказ предназначался на конкурс фантастической осени, вот и повлияло. Однако я позже усилила символику прекрасной бренности бытия. Что не умерев — не возродишься, не возродившись — не сумеешь жить. Простые деревья учат меня такому каждый год.

Какой путь создания произведения для Вас более естественен — движение от образа к концепции или же Вы встречаете героев на перекрестках смыслов, и характеры их формируются этими смыслами? Может быть, герои являются в большей степени «курьерами» авторских идей? Иногда кажется, что они попадаются в философско-культурологическую паутину, сотканную обстоятельствами, фатумом, историей, иногда биологией, и свободы выбора в своих действиях они практически не имеют. Так ли это?
Хороший вопрос — так, кажется, говорят, когда он уж очень заковырист. Понимаете, герои просто являются (мой научный руководитель обычно говорил, что «являться» может лишь чёрт из болота, но это касалось языка моей диссертации, то есть научной сферы). Но вот — именно являются и настаивают на своём бытии. Я их не делаю — только стараюсь немного «причесать по ушам». Настоящий Михал, кажется, всё-таки жил со своим кровным братом, которого не отпугнуло и превращение девочки в мальчика. Который и вымостил Михалу (бывшей Михаэле или Михалине?) дорогу к реальности своими словами — как позже сам Михал девушке Санни. Священный брак в начале времён заключается именно между братом и сестрой, хоть это не соответствует (практически никогда, так и задумано) бытовой норме. Но это уж сверх рамок повествования.

Ваши тексты всегда ироничны, пожалуй, даже «игривы». Вы поддразниваете читателя, иногда намеренно проводите его по очень узкому мостику между двумя трактовками, как, например, в «Повелителе сов». Такая стратегия — часть диалога с аудиторией, подогревающая читательский интерес и побуждающая к размышлению, или же просто здоровая любовь к юмору?
Это стержень моей натуры — не верить вполне ни одному мнению. Особенно расхожему. Издеваться над здравым смыслом. Возможно, я иногда точно знаю, «как всё было на самом деле», но мне вовсе не хочется, чтобы и читатель об этом догадывался, вот я и петляю, как косой по снегу. Также я ненавижу слишком напористые истины, стремящиеся к абсолюту, и логические истории (в книгах и самой жизни), где одна сторона незапятнанно права, а другая черна и преступна. Такого, знаете ли, вообще не бывает.

У каждого автора есть некая система координат, сформированная литературными произведениями. Что является осями этой системы в Вашем творчестве?
Хм, оси. По аналогии вспомнилось: «Науруз и мухаррам — две оси времени». То есть праздник весны, начала года — и поворот года к зиме, немножко похожий на европейский Хэллоуин, но много благостней, замыкают человеческое бытие в круг или, скорее, в виток спирали.
У меня же… Однажды я прочла изречение великого философа и суфия по имени Мохийддин ал-Араби: «Сердце моё открыто всему сущему. Оно пастбище для газелей и Кааба паломника, скрижали Торы и стихи Корана. Я исповедую религию Любви. Куда бы ни пошли ее караваны, она будет моей религией и моей верой».
Да, если это и литература, то явно не беллетристика… Но лучше и чище выразить то, что я делаю, к чему стремлюсь, — невозможно. Эти слова я повторяю и выношу в эпиграфы. Я могу казаться атеисткой, человеконенавистницей, циником, скептиком, трикстером дамского пола, но всегда тайно или явно буду придерживаться вот этого. Открытость миру. Любовь как Прекраснейшее Имя Сущего.
Вот так. Надеюсь, мои ответы хоть немного прояснили для вас суть дела и не создали новых и куда более сложных проблем…