"Вот к этому меня и тянет — старина, ощутимый дух истории, коллекционирование, путешествия и — непременно — тайны, загадки. Не ради того, чтобы их разгадывать — ведь тогда теряется вся прелесть, это я уже поняла из собственного сочинительства. А потому что нет ничего более будоражащего, влекущего и романтичного, чем нераскрытая тайна".
Всем читателям романа «Песнь камня» было бы очень любопытно узнать хоть немного о его авторе…
Пожалуй, я могла бы многое сказать о себе, назвав некоторые из своих любимых книг, к которым я иногда возвращаюсь, — «Клуб Дюма или Тень Ришельё» Артуро Переса-Реверте и «Историк» Элизабет Костовой. И еще «Чернильный мир» Корнелии Функе. Это примерно то, чем и где живу я сама. Переплетение исторического, придуманного и реальности. И книги — это не увлечение, это жизнь. Они были моими друзьями с раннего детства, окружали меня всегда, и с ними, я, наверно, делала за свою жизнь все, что только можно делать с книгами. В разное время и в разных обстоятельствах мне случалось писать, иллюстрировать, верстать, переплетать, набирать, редактировать, исследовать, каталогизировать, продавать…
Я окончила Университет и получила ученую степень по истории в пору, когда интернет еще был недостижимой роскошью, и моя диссертация основывалась на публикациях документов XVI века. Она посвящена становлению Британии как морской державы — морских открытиях и войне на море в эпоху Елизаветы Тюдор. Тогдашней моей страстью была эпоха Великих географических открытий, мореплавание и корсарство. Сейчас я библиограф, ищу романтику в пыли столетий, исследуя редкие образцы технической литературы в библиотеке одного университета, и ловлю себя на неожиданном интересе к истории механики и давним изобретениям, остроумным и наивным, гравированным на прочных старинных страницах, созданных, чтобы хранить знания вечно. А за пределами книг меня завораживают фантастические аутентичные, а главное — живые, работающие поныне — творения инженерной мысли вроде автоматонов Жаке-Дро или ярмарочных аппаратов-предтеч киноискусства, которые можно отыскать в небольших, запрятанных за пределами активно-туристических зон музейчиках Европы…
Вот к этому меня и тянет — старина, ощутимый дух истории, коллекционирование, путешествия и — непременно — тайны, загадки. Не ради того, чтобы их разгадывать — ведь тогда теряется вся прелесть, это я уже поняла из собственного сочинительства. А потому что нет ничего более будоражащего, влекущего и романтичного, чем нераскрытая тайна. Дракула. Людвиг Баварский. И многие другие. Из невозможности разгадать загадку и возникают истории. Рассказывать эти истории я люблю больше всего — в любых обстоятельствах. Они не всегда воплощаются в словах или текстах, стихотворных и прозаических. Это и рисунки, и… куклы. Правда, если я могу что-то создавать в меру своих скромных способностей в сферах словесных и изобразительных искусств, то искусство музыки для меня находится за наглухо запертой дверью. По причине отсутствия музыкального слуха здесь я ничего не могу создать, да и понять — немногое. Поэтому меня всегда привлекали мюзиклы — формат, в котором каждой песней рассказывается история, и музыку подкрепляют текст и сюжет.
«…меня завораживают фантастические творения инженерной мысли» — при такой любви к механике — были ли литературные опыты со стимпанком, технотриллером?
Пока было только кое-что в стихотворной форме. В будущем — вполне возможно. Впечатлений в этой области довольно много, есть от чего оттолкнуться, но они стали скапливаться в основном в последние годы, уже после «Песни камня», а это на данный момент мое последнее завершенное прозаическое произведение.
Совпадают ли Ваши стихи по тематике с прозаическими произведениями? Как дифференцируется, что найдёт воплощение в прозаической форме, а что в стихотворной? Они дополнение к прозе или самостоятельное направление в Вашем творчестве?
Стихи – вернее, баллады – начались задолго до прозы, но приходят они ко мне редко, репертуар небольшой. Чаще всего это зарисовки на исторические и мифологические темы, всегда сюжетные. Каждое мое увлечение обычно дарит мне балладу, хотя речь там необязательно идет впрямую об источнике вдохновения. Есть и полностью придуманные сказки и истории. Собственно, я не вижу себя поэтом в том смысле, который обычно придают этому понятию, для меня стихотворная форма — еще один метод именно рассказывать истории, прежде всего устно. В прозе меня почему-то не привлекает малая форма, я пишу только относительно крупные произведения, а если у меня рождается сюжет, подходящий для рассказа, то я передаю его в стихах.
«В разное время и в разных обстоятельствах мне случалось писать, иллюстрировать, верстать, переплетать» — какова была последовательность? Очарование книгами повлекло желание написать нечто свое? Или изначальная потребность в создании историй подпитывалась книгами?
Что-то свое сочинялось, сколько я себя помню. Думаю, с тех пор, как я научилась говорить. Когда бабушки-дедушки пытались отодрать меня от рисунков и игрушек и вытащить на прогулку, у меня было одно условие — «только если я буду рассказывать!» А им, соответственно, приходилось слушать.
Поскольку я левша, а в младшей школе воспитание у нас было самое коммунистическое — наше дело правое, писать для меня в детстве было неподъемным трудом, и записывать свои произведения я начала к концу школы, когда родители догадались обеспечить меня пишущей машинкой.
А отец увлекался переплетом книг. Он фотографировал у знакомых книги, которые при советской власти было трудно достать, и делал для них переплеты. Поэтому все мои детские творения хранятся у меня в комоде, переплетенные самолично (многие — довольно криво, зато с любовью) в черный и красный атлас.
В Вашем понимании эти два процесса — «сказание» и «писательство» — переплетены?
Мне кажется, для начала нужна история, а остальное — дело привычки и свойство натуры. Для меня предпочтительнее именно рассказывать истории, нежели передавать их в виде текста. С прозой главная проблема — объем. Но у меня есть давние знакомые, которые хорошо умеют воспринимать на слух, и по традиции я пересказываю им свои книги — мы собираемся вместе специально для этого, и рассказ может занять часов пять-шесть. Проблем с устной формой в таких случаях у меня не возникает, потому что это готовое, продуманное и в какой-то мере отрепетированное шоу. И для меня это интереснее, потому что, как актер на сцене, я получаю непосредственную реакцию — смех, вскрик. А от читателя текста фидбек доходит реже, и он в любом случае гораздо меньше скажет о его восприятии, чем выражение глаз.
А непосредственно при организации повествования в текстовом виде Вы ощущаете себя актером, последовательно сменяющим ряд масок, или режиссером?
Отчасти режиссером, а с какого-то момента — скорее, зрителем. Ибо качественно продуманный герой всегда начинает действовать по своей собственной инициативе. Но концовку-то для него выбираю — я.
На Ваш взгляд, можно ли говорить о такой вещи, как призвание и врожденный дар, или Вы предпочитаете версию, что так повлияла семья, вся эта книжная аура, окутывавшая с раннего детства?
Врожденные способности, предрасположенность — безусловно. А вот в каком направлении они начинают развиваться, это уже зависит от окружающей обстановки и от того, за что зацепится взгляд. Хотя взгляд тоже знает, за что цепляться. В детстве я очень много времени проводила за альбомами по искусству, в основном классическому, но наибольшее впечатление на меня произвел перефотографированный у кого-то Мауриц Эшер.
Можно ли сказать, что какие-то особенности Вашей манеры — описательность, принципы построения композиции, предпочтение «графических» или «живописных приемов» в тексте — имеют корни именно в изобразительном искусстве?
Думаю, да. Не знаю, повлияло ли именно это, и как насчет предпочтения графики или живописи — в изобразительном искусстве сама я занимаюсь только графикой, — но для меня очень важно передать текстом визуальную форму. Например, у меня крайне подробные описания внешности героев и множество деталей. Детали — это вообще отдельная тема, я фрик в этом отношении. Но мне часто говорили, когда я читала свои стихи, что у слушателя возникает определенная картинка в сознании, а в одной рецензии мой стиль охарактеризовали как «ландшафтную литературу».
Как Вы примиряете эту особенность стиля с нынешней негласной (хотя какой там негласной...) тенденцией к упрощению текстов? К призывам не перегружать «красивостями», не утомлять читателей излишними описаниями?
Когда я лично предлагаю кому-то книгу, я честно предупреждаю. Честно говоря, не стремлюсь к массовой популярности, продажам или чему-то в этом роде. Я давно поняла, что не подхожу для этого. Так же, как с куклами — я, возможно, зарабатывала бы больше, если бы делала ГарриПоттеров и ДжековВоробьев или просто милых зверушек, что всегда пользуются спросом, но мне интереснее звезды немого кино и мюзикла, которых мало кто знает. Так и тут — я не стремлюсь завоевывать читателя, я просто предлагаю то, что у меня получается, и когда кому-то нравится, для меня это всегда приятная неожиданность, и тем больше я ценю таких читателей. Но поскольку саморедактура книг — процесс нескончаемый, со временем они понемногу сокращаются... Даже когда я читаю, я мысленно «снимаю» по тексту фильм, иногда пытаюсь решить, как визуально передать какие-то сложные для этого сцены, какие-нибудь флэшбэки или размышления героев.
Внутренней потребности когда-нибудь отойти от выработавшейся манеры не возникало?
Я человек крайне консервативный, в творчестве в том числе. Нахожу какой-то свой подход и уже шлифую его до бесконечности.
Помогает ли рассказывание истории проникнуть в неподдающиеся тайны и загадки — не на уровне рациональных ответов, а на уровне некого глубинного постижения сути вещей?
Рассказывание — нет, рассказ для меня, как я говорила, это шоу, а на выступлении нельзя задуматься, потому что тогда можно потерять нить. А вот в процессе подготовки, когда я мысленно пересказываю что-то, может быть. Тогда пытаешься посмотреть на произведение другими глазами и понять, как его воспримут другие.
«Я не стремлюсь к массовой популярности, продажам… давно поняла, что не подхожу для этого» — это под знаком легкого минора от того, что такие вещи, как изысканная описательность или куклы-звезды немого кино невостребованы? Или нет никакого сожаления, а есть только удовлетворение от найденной ниши?
Скорее, второе. Наверно, и эту нишу можно было бы сделать шире при приложении определенных усилий, но для меня важнее отдавать максимум времени самому творческому процессу. Хотя я никогда не писала и не лепила «в стол». Все, что появляется на свет, в какой-то мере предназначено для публики, иначе оно просто остается в моем сознании.
Автору все-таки неполезно быть непопулярным/неуслышанным? Или — Боже, храни от востребованности, потому что она портит и нарушает чистоту процесса творчества?
Какой-то фидбек нужен, наверно, каждому автору. Скажем так, круг тех, кто интересуется моим творчеством, естественным образом понемногу растет, растет он и пропорционально росту качества произведений, и то, как это происходит, меня вполне удовлетворяет. Сожалею о другом — о катастрофической нехватке времени, из-за которой постоянно сталкиваешься с необходимостью делать выбор.
Вы уже сказали в самом начале, из чего складывается Ваше творчество, а вот из чего сложился в единую мозаику роман «Песнь камня»?
Сначала появился сюжет, он мне приснился. В этом сне была война, группа разных людей, каким-то образом оказавшихся в замкнутом пространстве, и повествующая о произошедшем пьеса, которую ставят в наше время. В этой постановке участвует участник тех событий — видимо, благодаря какому-то порталу. Несколько месяцев эта идея никак не могла ни во что воплотиться. А потом моя знакомая прислала мне на вычитку свой роман, вдохновленный «Балом вампиров». И я подумала: когда же я наконец напишу о вампирах? Мне давно уже хотелось рассмотреть эту тему по-своему, причем в каноническом духе. Знакомая горячо поддержала меня, и тут возник Дюла Сильвестер, как будто его призвали из небытия. Все сразу встало на свои места, и мои беженцы сразу нашли приют в классическом вампирском замке. Без «Бала вампиров» тут, конечно, тоже не обошлось (это один из моих любимых мюзиклов, задолго до того, как он пришел в Россию, я смотрела его в разных странах). Мне всегда необходим визуальный референс, как при рисовании. Главный герой должен иметь какой-то прототип, хотя образ Дюлы Сильвестера — что называется, собирательный. За полгода работы над романом и еще столько же редактирования и рисования буквиц и прочего он несколько раз перевоплотился в моем представлении, зато стал совершенно самостоятельной фигурой. Он оказался сильнее всего, на чем я его изначально основывала.
Было ли целью переосмысление канона в приятных сердцу декорациях, собирание «под одной обложкой» нескольких значимых для автора образов и мотивов? Или ведущим было стремление переплавить известные компоненты в нечто новое, предложить свое прочтение?
Скорее, первое. Я стремилась собрать как можно больше классических вампирских мотивов, увязать их вместе и... обосновать, наверно. Найти им место в своем мире. Помимо «Бала вампиров», были и другие источники вдохновения. Прежде всего, Бург Хоэнцоллерн, замок в южной Германии. Для вдохновения визуальные образы для меня важнее конкретной информации. Я должна видеть то, что происходит, чтобы это описать. В целом, Кёдоль — это помесь Хоэнцоллерна с Хунедоарой. Есть в нем немного от Нойшванштайна (исключительно росписи на стенах), но Хоэнцоллерн с его гигантскими фигурами рыцарей, глядящих со стены замка на земли вокруг, — это основное. Я на три часа застряла там ранней весной, бродила по замковым стенам. Собственно, на обложке книги именно он и изображен. Хотя, как правильно заметила одна моя знакомая, горы на обложке и горы в тексте — это не Карпаты, это любимые мной Альпы. И, конечно, что-то взялось из моего любимого европейского города — Будапешта.
Что дают путешествия? Происходит сбор информации, присвоение чужого культурного опыта, накапливается своего рода «статическое электричество», которое потом преобразуется в импульс для нового текста?
В конкретный импульс — нет. Путешествую я обычно ради театра, захватываю то, что попадется поблизости. Но впечатления, естественно, откладываются на будущее, чтобы потом где-то сыграть, — это непредсказуемо. Конечно, есть места, которые сами порываются рассказать свою историю, но я обычно не стремлюсь это ловить и записывать, я просто воспринимаю дух времени. Если это настоящее, оно останется со мной навсегда.
Насколько нам известно, у Вас богатый переводческий опыт…
Переводами я занимаюсь с детства. Практически всегда что-нибудь перевожу — чаще всего просто для себя или какого-то крайне узкого круга заинтересованных людей, — хотя я совершенный дилетант. У меня нет филологического образования, но я читаю на нескольких языках, и переводить книги мне доводилось с пяти языков. Для меня это способ взять от книги все. Я всегда перевожу автобиографии артистов, которые меня вдохновляют, — это подразумевает несколько большее сближение с автором, чем просто прочтение текста, получение информации. С переводом ты изучаешь и начинаешь чувствовать его стиль, манеру выражаться, и тем самым лучше понимаешь его характер. В определенных случаях это может быть ценнее самой информации. Особенно увлекателен процесс перевода, когда в тексте попадаются ловушки — цитаты, отсылки, которые надо суметь распознать. Удачно, если переводчику знаком оригинал, но так бывает не всегда. Иногда просто чувствуешь, что какая-то фраза звучит странно, что-то нарушает общий стиль. Сейчас я как раз занимаюсь подобным переводом. Уловить и передать стиль — это самое увлекательное, но, наверно, для этого нужно, чтобы установилось особое взаимопонимание с автором текста, даже когда о нем ничего не знаешь. Такое ощущение у меня возникло, например, при переводе «Фантома» Сюзан Кей — первого крупноформатного опубликованного романа-фанфикшн по «Призраку Оперы». Другой такой случай был, когда я несколько лет назад выиграла конкурс стихотворного и художественного перевода в отделении по немецкому языку, устроенный Оренбургским университетом. Жюри тоже отметило это совпадение по стилю.
Полагаю, это помогает расширить собственный стилистический репертуар при работе с собственными текстами?
Может быть, но иногда это может даже и вредить. Может привносить в собственный стиль характерные для других языков обороты. Иногда себя на этом ловлю. А вот заимствование чужих авторских оборотов, скорее, будет происходить в пределах родного языка.
Заимствование из иностранного языка, в виде переведенного тобой самим характерного выражения, скорее всего, будет вполне сознательным, и его мало кто сумеет распознать. Зато очень интересно придать в переводе герою, у которого есть определенный прототип-иностранец, характерные для того обороты речи или манеру говорить.
Действие как многих Ваших текстов, помимо «Песни камня», разворачивается в чужом культурном и языковом пространстве?
Абсолютно все. Меня всегда тянет к тому, что далеко или давно, и уже потому не совсем реально. В детстве я придумала себе собственную планету и постепенно населяла ее — основывая на вполне земной истории. Тогда мне, естественно, и близко не хватало знаний, чтобы создать жизнеспособный фантазийный мир. Где-то после университета я впервые попробовала перенестись «на землю», и оказалось, что писать гораздо интереснее, когда персонажи действуют во вполне реальной исторической среде, когда можно основывать происходящее на матчасти, делать отсылки и аллюзии, которые в искусственно придуманном мире были бы невозможны. В то же время я оставляю себе довольно большую степень свободы — как и в «Песни камня», в моих книгах действие обычно происходит в придуманных, несуществующих местах, городах, странах. И я ловлю себя на том, что люблю эти места не меньше, чем моих героев, они тоже обретают свою собственную жизнь.
Что эти погружения в прошлое или нереальное по большому счету дают настоящему, что приносят автору и транслируют читателю?
Романтику. Я романтик до мозга костей
Ваше творчество очень многообразно. Это и создание кукол, и рисование, и работа с художественными текстами, и переводы, и лекции... Подобная «авторская экосистема» — нормальное явление, иллюстрация тезиса «талантливый человек талантлив во всем»? Или работа руками, например, при создании кукол помогает упорядочить конструируемый в данный момент художественный мир?
Конечно, многое взаимосвязано. Между, казалось бы, далекими одна от другой областями моих интересов иногда обнаруживаются неожиданные связи, области знания и впечатлений дополняют друг друга. Так же и разные виды деятельности. Тем более что одну и ту же тему можно обыгрывать в разных видах творчества: увлекшись какой-то личностью, можно использовать этого персонажа как прототип для героя, сделать скульптурный портрет и собрать материал для лекции. Но отчасти эти разные направления и конкурируют. Когда я всерьез занялась куклами, то почти перестала писать, потому что куклы — это не только работа руками, но придумывание сюжета, часы и часы размышления над тем, как сбалансировать позу, каким образом приладить рукав, поисков подходящих материалов — я занимаюсь миниатюрой, ткани с рисунком нужного масштаба и прочие детали найти бывает непросто... Зато за лепкой, шитьем и росписью очень удобно готовиться к выступлениям и репетировать.
Пожалуй, я могла бы многое сказать о себе, назвав некоторые из своих любимых книг, к которым я иногда возвращаюсь, — «Клуб Дюма или Тень Ришельё» Артуро Переса-Реверте и «Историк» Элизабет Костовой. И еще «Чернильный мир» Корнелии Функе. Это примерно то, чем и где живу я сама. Переплетение исторического, придуманного и реальности. И книги — это не увлечение, это жизнь. Они были моими друзьями с раннего детства, окружали меня всегда, и с ними, я, наверно, делала за свою жизнь все, что только можно делать с книгами. В разное время и в разных обстоятельствах мне случалось писать, иллюстрировать, верстать, переплетать, набирать, редактировать, исследовать, каталогизировать, продавать…
Я окончила Университет и получила ученую степень по истории в пору, когда интернет еще был недостижимой роскошью, и моя диссертация основывалась на публикациях документов XVI века. Она посвящена становлению Британии как морской державы — морских открытиях и войне на море в эпоху Елизаветы Тюдор. Тогдашней моей страстью была эпоха Великих географических открытий, мореплавание и корсарство. Сейчас я библиограф, ищу романтику в пыли столетий, исследуя редкие образцы технической литературы в библиотеке одного университета, и ловлю себя на неожиданном интересе к истории механики и давним изобретениям, остроумным и наивным, гравированным на прочных старинных страницах, созданных, чтобы хранить знания вечно. А за пределами книг меня завораживают фантастические аутентичные, а главное — живые, работающие поныне — творения инженерной мысли вроде автоматонов Жаке-Дро или ярмарочных аппаратов-предтеч киноискусства, которые можно отыскать в небольших, запрятанных за пределами активно-туристических зон музейчиках Европы…
Вот к этому меня и тянет — старина, ощутимый дух истории, коллекционирование, путешествия и — непременно — тайны, загадки. Не ради того, чтобы их разгадывать — ведь тогда теряется вся прелесть, это я уже поняла из собственного сочинительства. А потому что нет ничего более будоражащего, влекущего и романтичного, чем нераскрытая тайна. Дракула. Людвиг Баварский. И многие другие. Из невозможности разгадать загадку и возникают истории. Рассказывать эти истории я люблю больше всего — в любых обстоятельствах. Они не всегда воплощаются в словах или текстах, стихотворных и прозаических. Это и рисунки, и… куклы. Правда, если я могу что-то создавать в меру своих скромных способностей в сферах словесных и изобразительных искусств, то искусство музыки для меня находится за наглухо запертой дверью. По причине отсутствия музыкального слуха здесь я ничего не могу создать, да и понять — немногое. Поэтому меня всегда привлекали мюзиклы — формат, в котором каждой песней рассказывается история, и музыку подкрепляют текст и сюжет.
«…меня завораживают фантастические творения инженерной мысли» — при такой любви к механике — были ли литературные опыты со стимпанком, технотриллером?
Пока было только кое-что в стихотворной форме. В будущем — вполне возможно. Впечатлений в этой области довольно много, есть от чего оттолкнуться, но они стали скапливаться в основном в последние годы, уже после «Песни камня», а это на данный момент мое последнее завершенное прозаическое произведение.
Совпадают ли Ваши стихи по тематике с прозаическими произведениями? Как дифференцируется, что найдёт воплощение в прозаической форме, а что в стихотворной? Они дополнение к прозе или самостоятельное направление в Вашем творчестве?
Стихи – вернее, баллады – начались задолго до прозы, но приходят они ко мне редко, репертуар небольшой. Чаще всего это зарисовки на исторические и мифологические темы, всегда сюжетные. Каждое мое увлечение обычно дарит мне балладу, хотя речь там необязательно идет впрямую об источнике вдохновения. Есть и полностью придуманные сказки и истории. Собственно, я не вижу себя поэтом в том смысле, который обычно придают этому понятию, для меня стихотворная форма — еще один метод именно рассказывать истории, прежде всего устно. В прозе меня почему-то не привлекает малая форма, я пишу только относительно крупные произведения, а если у меня рождается сюжет, подходящий для рассказа, то я передаю его в стихах.
«В разное время и в разных обстоятельствах мне случалось писать, иллюстрировать, верстать, переплетать» — какова была последовательность? Очарование книгами повлекло желание написать нечто свое? Или изначальная потребность в создании историй подпитывалась книгами?
Что-то свое сочинялось, сколько я себя помню. Думаю, с тех пор, как я научилась говорить. Когда бабушки-дедушки пытались отодрать меня от рисунков и игрушек и вытащить на прогулку, у меня было одно условие — «только если я буду рассказывать!» А им, соответственно, приходилось слушать.
Поскольку я левша, а в младшей школе воспитание у нас было самое коммунистическое — наше дело правое, писать для меня в детстве было неподъемным трудом, и записывать свои произведения я начала к концу школы, когда родители догадались обеспечить меня пишущей машинкой.
А отец увлекался переплетом книг. Он фотографировал у знакомых книги, которые при советской власти было трудно достать, и делал для них переплеты. Поэтому все мои детские творения хранятся у меня в комоде, переплетенные самолично (многие — довольно криво, зато с любовью) в черный и красный атлас.
В Вашем понимании эти два процесса — «сказание» и «писательство» — переплетены?
Мне кажется, для начала нужна история, а остальное — дело привычки и свойство натуры. Для меня предпочтительнее именно рассказывать истории, нежели передавать их в виде текста. С прозой главная проблема — объем. Но у меня есть давние знакомые, которые хорошо умеют воспринимать на слух, и по традиции я пересказываю им свои книги — мы собираемся вместе специально для этого, и рассказ может занять часов пять-шесть. Проблем с устной формой в таких случаях у меня не возникает, потому что это готовое, продуманное и в какой-то мере отрепетированное шоу. И для меня это интереснее, потому что, как актер на сцене, я получаю непосредственную реакцию — смех, вскрик. А от читателя текста фидбек доходит реже, и он в любом случае гораздо меньше скажет о его восприятии, чем выражение глаз.
А непосредственно при организации повествования в текстовом виде Вы ощущаете себя актером, последовательно сменяющим ряд масок, или режиссером?
Отчасти режиссером, а с какого-то момента — скорее, зрителем. Ибо качественно продуманный герой всегда начинает действовать по своей собственной инициативе. Но концовку-то для него выбираю — я.
На Ваш взгляд, можно ли говорить о такой вещи, как призвание и врожденный дар, или Вы предпочитаете версию, что так повлияла семья, вся эта книжная аура, окутывавшая с раннего детства?
Врожденные способности, предрасположенность — безусловно. А вот в каком направлении они начинают развиваться, это уже зависит от окружающей обстановки и от того, за что зацепится взгляд. Хотя взгляд тоже знает, за что цепляться. В детстве я очень много времени проводила за альбомами по искусству, в основном классическому, но наибольшее впечатление на меня произвел перефотографированный у кого-то Мауриц Эшер.
Можно ли сказать, что какие-то особенности Вашей манеры — описательность, принципы построения композиции, предпочтение «графических» или «живописных приемов» в тексте — имеют корни именно в изобразительном искусстве?
Думаю, да. Не знаю, повлияло ли именно это, и как насчет предпочтения графики или живописи — в изобразительном искусстве сама я занимаюсь только графикой, — но для меня очень важно передать текстом визуальную форму. Например, у меня крайне подробные описания внешности героев и множество деталей. Детали — это вообще отдельная тема, я фрик в этом отношении. Но мне часто говорили, когда я читала свои стихи, что у слушателя возникает определенная картинка в сознании, а в одной рецензии мой стиль охарактеризовали как «ландшафтную литературу».
Как Вы примиряете эту особенность стиля с нынешней негласной (хотя какой там негласной...) тенденцией к упрощению текстов? К призывам не перегружать «красивостями», не утомлять читателей излишними описаниями?
Когда я лично предлагаю кому-то книгу, я честно предупреждаю. Честно говоря, не стремлюсь к массовой популярности, продажам или чему-то в этом роде. Я давно поняла, что не подхожу для этого. Так же, как с куклами — я, возможно, зарабатывала бы больше, если бы делала ГарриПоттеров и ДжековВоробьев или просто милых зверушек, что всегда пользуются спросом, но мне интереснее звезды немого кино и мюзикла, которых мало кто знает. Так и тут — я не стремлюсь завоевывать читателя, я просто предлагаю то, что у меня получается, и когда кому-то нравится, для меня это всегда приятная неожиданность, и тем больше я ценю таких читателей. Но поскольку саморедактура книг — процесс нескончаемый, со временем они понемногу сокращаются... Даже когда я читаю, я мысленно «снимаю» по тексту фильм, иногда пытаюсь решить, как визуально передать какие-то сложные для этого сцены, какие-нибудь флэшбэки или размышления героев.
Внутренней потребности когда-нибудь отойти от выработавшейся манеры не возникало?
Я человек крайне консервативный, в творчестве в том числе. Нахожу какой-то свой подход и уже шлифую его до бесконечности.
Помогает ли рассказывание истории проникнуть в неподдающиеся тайны и загадки — не на уровне рациональных ответов, а на уровне некого глубинного постижения сути вещей?
Рассказывание — нет, рассказ для меня, как я говорила, это шоу, а на выступлении нельзя задуматься, потому что тогда можно потерять нить. А вот в процессе подготовки, когда я мысленно пересказываю что-то, может быть. Тогда пытаешься посмотреть на произведение другими глазами и понять, как его воспримут другие.
«Я не стремлюсь к массовой популярности, продажам… давно поняла, что не подхожу для этого» — это под знаком легкого минора от того, что такие вещи, как изысканная описательность или куклы-звезды немого кино невостребованы? Или нет никакого сожаления, а есть только удовлетворение от найденной ниши?
Скорее, второе. Наверно, и эту нишу можно было бы сделать шире при приложении определенных усилий, но для меня важнее отдавать максимум времени самому творческому процессу. Хотя я никогда не писала и не лепила «в стол». Все, что появляется на свет, в какой-то мере предназначено для публики, иначе оно просто остается в моем сознании.
Автору все-таки неполезно быть непопулярным/неуслышанным? Или — Боже, храни от востребованности, потому что она портит и нарушает чистоту процесса творчества?
Какой-то фидбек нужен, наверно, каждому автору. Скажем так, круг тех, кто интересуется моим творчеством, естественным образом понемногу растет, растет он и пропорционально росту качества произведений, и то, как это происходит, меня вполне удовлетворяет. Сожалею о другом — о катастрофической нехватке времени, из-за которой постоянно сталкиваешься с необходимостью делать выбор.
Вы уже сказали в самом начале, из чего складывается Ваше творчество, а вот из чего сложился в единую мозаику роман «Песнь камня»?
Сначала появился сюжет, он мне приснился. В этом сне была война, группа разных людей, каким-то образом оказавшихся в замкнутом пространстве, и повествующая о произошедшем пьеса, которую ставят в наше время. В этой постановке участвует участник тех событий — видимо, благодаря какому-то порталу. Несколько месяцев эта идея никак не могла ни во что воплотиться. А потом моя знакомая прислала мне на вычитку свой роман, вдохновленный «Балом вампиров». И я подумала: когда же я наконец напишу о вампирах? Мне давно уже хотелось рассмотреть эту тему по-своему, причем в каноническом духе. Знакомая горячо поддержала меня, и тут возник Дюла Сильвестер, как будто его призвали из небытия. Все сразу встало на свои места, и мои беженцы сразу нашли приют в классическом вампирском замке. Без «Бала вампиров» тут, конечно, тоже не обошлось (это один из моих любимых мюзиклов, задолго до того, как он пришел в Россию, я смотрела его в разных странах). Мне всегда необходим визуальный референс, как при рисовании. Главный герой должен иметь какой-то прототип, хотя образ Дюлы Сильвестера — что называется, собирательный. За полгода работы над романом и еще столько же редактирования и рисования буквиц и прочего он несколько раз перевоплотился в моем представлении, зато стал совершенно самостоятельной фигурой. Он оказался сильнее всего, на чем я его изначально основывала.
Было ли целью переосмысление канона в приятных сердцу декорациях, собирание «под одной обложкой» нескольких значимых для автора образов и мотивов? Или ведущим было стремление переплавить известные компоненты в нечто новое, предложить свое прочтение?
Скорее, первое. Я стремилась собрать как можно больше классических вампирских мотивов, увязать их вместе и... обосновать, наверно. Найти им место в своем мире. Помимо «Бала вампиров», были и другие источники вдохновения. Прежде всего, Бург Хоэнцоллерн, замок в южной Германии. Для вдохновения визуальные образы для меня важнее конкретной информации. Я должна видеть то, что происходит, чтобы это описать. В целом, Кёдоль — это помесь Хоэнцоллерна с Хунедоарой. Есть в нем немного от Нойшванштайна (исключительно росписи на стенах), но Хоэнцоллерн с его гигантскими фигурами рыцарей, глядящих со стены замка на земли вокруг, — это основное. Я на три часа застряла там ранней весной, бродила по замковым стенам. Собственно, на обложке книги именно он и изображен. Хотя, как правильно заметила одна моя знакомая, горы на обложке и горы в тексте — это не Карпаты, это любимые мной Альпы. И, конечно, что-то взялось из моего любимого европейского города — Будапешта.
Что дают путешествия? Происходит сбор информации, присвоение чужого культурного опыта, накапливается своего рода «статическое электричество», которое потом преобразуется в импульс для нового текста?
В конкретный импульс — нет. Путешествую я обычно ради театра, захватываю то, что попадется поблизости. Но впечатления, естественно, откладываются на будущее, чтобы потом где-то сыграть, — это непредсказуемо. Конечно, есть места, которые сами порываются рассказать свою историю, но я обычно не стремлюсь это ловить и записывать, я просто воспринимаю дух времени. Если это настоящее, оно останется со мной навсегда.
Насколько нам известно, у Вас богатый переводческий опыт…
Переводами я занимаюсь с детства. Практически всегда что-нибудь перевожу — чаще всего просто для себя или какого-то крайне узкого круга заинтересованных людей, — хотя я совершенный дилетант. У меня нет филологического образования, но я читаю на нескольких языках, и переводить книги мне доводилось с пяти языков. Для меня это способ взять от книги все. Я всегда перевожу автобиографии артистов, которые меня вдохновляют, — это подразумевает несколько большее сближение с автором, чем просто прочтение текста, получение информации. С переводом ты изучаешь и начинаешь чувствовать его стиль, манеру выражаться, и тем самым лучше понимаешь его характер. В определенных случаях это может быть ценнее самой информации. Особенно увлекателен процесс перевода, когда в тексте попадаются ловушки — цитаты, отсылки, которые надо суметь распознать. Удачно, если переводчику знаком оригинал, но так бывает не всегда. Иногда просто чувствуешь, что какая-то фраза звучит странно, что-то нарушает общий стиль. Сейчас я как раз занимаюсь подобным переводом. Уловить и передать стиль — это самое увлекательное, но, наверно, для этого нужно, чтобы установилось особое взаимопонимание с автором текста, даже когда о нем ничего не знаешь. Такое ощущение у меня возникло, например, при переводе «Фантома» Сюзан Кей — первого крупноформатного опубликованного романа-фанфикшн по «Призраку Оперы». Другой такой случай был, когда я несколько лет назад выиграла конкурс стихотворного и художественного перевода в отделении по немецкому языку, устроенный Оренбургским университетом. Жюри тоже отметило это совпадение по стилю.
Полагаю, это помогает расширить собственный стилистический репертуар при работе с собственными текстами?
Может быть, но иногда это может даже и вредить. Может привносить в собственный стиль характерные для других языков обороты. Иногда себя на этом ловлю. А вот заимствование чужих авторских оборотов, скорее, будет происходить в пределах родного языка.
Заимствование из иностранного языка, в виде переведенного тобой самим характерного выражения, скорее всего, будет вполне сознательным, и его мало кто сумеет распознать. Зато очень интересно придать в переводе герою, у которого есть определенный прототип-иностранец, характерные для того обороты речи или манеру говорить.
Действие как многих Ваших текстов, помимо «Песни камня», разворачивается в чужом культурном и языковом пространстве?
Абсолютно все. Меня всегда тянет к тому, что далеко или давно, и уже потому не совсем реально. В детстве я придумала себе собственную планету и постепенно населяла ее — основывая на вполне земной истории. Тогда мне, естественно, и близко не хватало знаний, чтобы создать жизнеспособный фантазийный мир. Где-то после университета я впервые попробовала перенестись «на землю», и оказалось, что писать гораздо интереснее, когда персонажи действуют во вполне реальной исторической среде, когда можно основывать происходящее на матчасти, делать отсылки и аллюзии, которые в искусственно придуманном мире были бы невозможны. В то же время я оставляю себе довольно большую степень свободы — как и в «Песни камня», в моих книгах действие обычно происходит в придуманных, несуществующих местах, городах, странах. И я ловлю себя на том, что люблю эти места не меньше, чем моих героев, они тоже обретают свою собственную жизнь.
Что эти погружения в прошлое или нереальное по большому счету дают настоящему, что приносят автору и транслируют читателю?
Романтику. Я романтик до мозга костей
Ваше творчество очень многообразно. Это и создание кукол, и рисование, и работа с художественными текстами, и переводы, и лекции... Подобная «авторская экосистема» — нормальное явление, иллюстрация тезиса «талантливый человек талантлив во всем»? Или работа руками, например, при создании кукол помогает упорядочить конструируемый в данный момент художественный мир?
Конечно, многое взаимосвязано. Между, казалось бы, далекими одна от другой областями моих интересов иногда обнаруживаются неожиданные связи, области знания и впечатлений дополняют друг друга. Так же и разные виды деятельности. Тем более что одну и ту же тему можно обыгрывать в разных видах творчества: увлекшись какой-то личностью, можно использовать этого персонажа как прототип для героя, сделать скульптурный портрет и собрать материал для лекции. Но отчасти эти разные направления и конкурируют. Когда я всерьез занялась куклами, то почти перестала писать, потому что куклы — это не только работа руками, но придумывание сюжета, часы и часы размышления над тем, как сбалансировать позу, каким образом приладить рукав, поисков подходящих материалов — я занимаюсь миниатюрой, ткани с рисунком нужного масштаба и прочие детали найти бывает непросто... Зато за лепкой, шитьем и росписью очень удобно готовиться к выступлениям и репетировать.
