Как расшифровываются ваши псевдонимы?
M.A. Никак. Это произвольный набор букв. Надо было как-то условно обозначить, что у романа есть автор, причем не один, а два… Если смотреть глубже, то псевдоним восходит к искусствоведческой традиции условных обозначений художников, имя которых неизвестно, по некоторым повторяющимся атрибутам. Ориентируясь на эту традицию, автор берет в качестве псевдонима инициалы, что гипотетически вынудит литературоведов будущего числить его как «Мастера монограммы эм а».
G.N. Так хотелось написать что-то такое же концептуальное… На самом деле, мне просто надо было срочно подверстать к «М.А.» вторые два инициала, желательно сочетающиеся с ними.

Как родилась идея Трансильванской национальной библиотеки и повести в целом?
G.N. Проще написать повесть, чем это интервью… В двух словах не расскажешь, в трёх – все уснут… «Карпаты» родились благодаря тому, что мой соавтор милостиво согласилась взять меня на ролевую игру о Дракуле – первую и единственную в моей жизни – и в рамках подготовки создала абсолютно гениальную вещь – Национальную библиотеку Трансильвании. Библиотека потребовала фондов, сотрудников, здание, диктовала биографии героев, стала обрастать легендами.
Игра задала вектор сюжета, и он был подан в китчевом ключе, но когда возникла мысль создать повесть, НБТ и текст перестали быть игрушкой. Контроль над информацией, национальное самосознание и политика, ответственность за принятие трудных решений, смерть и бессмертие, грабли, которыми чревата помощь спонсоров, – обо всём этом захотелось сказать уже серьезно.
В общем, мы хотели бы поблагодарить организаторов той игры, а также всех тех людей, которые давали нам консультации по самым разнообразным вопросам.
М.А. Это правда. Изначально НБТ преследовала совершенно утилитарную цель, а именно – объяснить, как две порядочные девушки (Джулия и Леа) попали на это более чем сомнительное мероприятие. Я подумала, что вывести на вампирский бал двух библиотекарш в поисках спонсорской помощи будет, по крайней мере, забавно…

Как вам работалось вдвоем?
M.A. Тяжко.
G.N. Мой соавтор даже попыталась скрыться от меня за границей, это сейчас принято. Просила политического убежища в Румынии.
M.A. Однозначно! И познакомилась там со Златой Фрумоасой… Нет, без шуток, хотя мы сходились на логической закономерности того или иного развития событий в повести, наше отношение к ним было очень разным, порой – почти диаметрально противоположным.
Идея НБТ принадлежит автору М.А. Однако обустраивал ее автор G.N., и мир, который он создал, окружив ее ТОПом, Советом и еще венгерскими экстремистами, произвел на автора М.А. удручающее впечатление. Действуя в той ситуации, какая сложилась, автор М.А., в свою очередь, приложил все силы, чтобы свести повесть к финалу, который, по его мнению, дает некоторую надежду. Но, как оказалось, именно такой ход событий представляется автору G.N. близким к полной катастрофе!
Думаю, именно эта полярность мнений и заставляет сердце повести биться так гулко. Я не могу отделаться от мысли, что «Карпаты…» - это не одна, а две вселенные, которые умудряются существовать в одном географическом пространстве. Даже Дракулы, если подумать, у нас тоже два.
Наши симпатии вообще полярны: я предпочитаю Валахию, историю, сельскую местность и реального Влада Цепеша – тогда как симпатии моего соавтора принадлежат Трансильвании, городской культуре, венгерскому населению и мистическим легендам.
G.N. Аха, автор М.А. - эстет, демократ, сноб-интеллектуал и гуманист. Предоставляет всем второй шанс. Автор G.N. - экстремист, сепаратист, диктатор и «адвокат дьявола». Убивает героев. Ну, по крайней мере так мы выглядим в глазах друг друга.

Что, как вы считаете, вам удалось?
M.A. Пожалуй, мы однозначно считаем достоинством повести отсутствие вампиров на первом плане. Во-вторых… так или иначе, сознательно или неосознанно – мы оказались наследниками «великой русской литературы» с ее вниманием к «маленькому человеку» и его проблемам. И даже вампиры – в той или иной ситуации – также выступают именно в этом качестве: они отнюдь не всесильны и тоже борются за выживание. Без сомнения, я считаю это сильной стороной. Далее – как ни странно, несомненной удачей мне представляется то, что сюжетная реальность с большим трудом вычленяется из многочисленных фактов. Чтобы понять, что в действительности происходит в повести, надо рассмотреть множество событий в изложении множества действующих лиц, которые привносят в них свои оценки, свои эмоции и свое мировоззрение. И при этом избежать искушения принять какую-то одну точку зрения за единственно правильную – ибо реальность мерцает и проглядывает именно за совокупностью всех ее описаний. И это, по моему мнению, адекватное отражение сегодняшней действительности, которая – как бы мы к этому не относились – перестала быть единой и очевидной.
G.N. Мне нравится, что в повести предпринята попытка показать спектр возможных позиций. Например, по отношению к вампирам – рационализм, неверие, вера, страх. Соответственно, каждый герой видит происходящее под своим углом – как угрозу, увлекательное приключение, пустые бредни, страдающие души. Или отношение вампиров к вечной жизни – зачем она каждому из них? Или Румыния, которая для одних – сувенирный рынок возле Брана, для других – этакий архитектурный заповедник под открытым небом, а для третьих – бесконечно сложный мистический край, территория нравственного выбора.
То, что мой соавтор говорит о двух вселенных, закономерно. В повести действительно отражены две системы мировоззрения. Для меня повесть – это в значительной степени история о том, как христианская позиция сходит на нет (и в исторической ретроспективе и в структуре личных убеждений отдельных персонажей), уступает место толерантному гуманизму. Мне ценен именно этот рассказ - о потере системы координат и девальвации понятия «истина». О том, как вера перерождается в отвлеченный мистицизм, который легко меняет полярность, или эстетический заменитель. Её сменяет толерантность, попытки со всеми договориться, выбрать наименьшее из зол. Таковая позиция легко падает перед лицом конкретного опыта, который ставит в тупик. И… в общем-то, сама репрезентация в одном тексте двух систем координат есть еще одно свидетельство всепобеждающего марша толерантности.

Почему выбрана такая форма?
G.N. Документы говорят очень о многом. Если высыпать на стол ворох бумажек, мы увидим летопись событий. Чеки из магазинов, уведомления о штрафах, поздравительные открытки, меню, сохраненные билетики в кино, вырезки из газет, пометки в записной книжке – человек оставляет за собой сотни следов, за ним тянется документальный шлейф.

Ваши персонажи – образец для подражания или предмет сожаления? Виновны ли герои в том, что с ними происходит?
G.N. Даже самый замечательный и чуткий человек, движимый самыми лучшими побуждениями, рано или поздно приходит в состояние стагнации, утрачивает свежесть чувств и мотивов. Или же поддаётся искушению пойти на поводу у дилетантского энтузиазма и азарта. Или ошибается. Это не значит, что герой плох - это подчеркивает его человечность. Никто не виновен, но отсутствие позиции или ее аморфность чреваты неприятностями.

Почему вампиры оказываются в тени, на втором плане?
G.N. Наших вампиров трудно идентифицировать, потому что зло трудно поддается моментальному разоблачению. Оно не предъявляет визитку, да и само нечасто осознает себя таковым. Оно может делать добрые дела. И всё-таки оно зло. Мы постарались максимально отразить эту жизненную аксиому в тексте.
М.А. Для меня сказать «вампиры – зло» – это все равно, что сказать «негры (евреи, секеи, мусульмане) – зло». Если мы будем осуждать человека не за его поступки, а за видовую принадлежность – мы кончим инквизицией.

В повести несколько сюжетных линий, но, создается впечатление, что они выдыхаются, как спринтер на длинной дистанции, сходят на нет. Почему читателю так и не удается насладиться бурным развитием событий?
G.N. В литературе сейчас принято развлекать экшеном. Читатель с удовольствием катается на саночках быстрой смены картинки, событий, только вот при этом он скользит по поверхности, не анализирует происходящее. Мы предоставляем «скушный» текст, чтобы показать, насколько захватывающим может быть интрига смысла.
Можно попробовать почитать оттенки, аллюзии - вроде как освоить язык веера. Ведь именно так мы и вынуждены продвигаться по этому миру – постоянно анализируя, пытаясь составить из обрывков сведений общую картину. В каком-то смысле это участь человека, отрезанного грехопадением от Бога; он вынужден компенсировать пустоту – добываемыми знаниями. Но путь знаний ограничен, мы не можем увидеть и вместить в себя все факты, поэтому знание остается стихией, которая не подвластна нам. Каждая сюжетная нить, протянутая через повесть, имеет свое начало и конец, но они не выражены в событиях.

Какого литературного направления вы придерживаетесь, можно ли вас отнести к постмодернистам?
G.N. Кажется, в рамках конкурса мы проходили под кодовым обозначением «эти замороченные постмодернисты»… Всё дело в форме нашей повести, это она наводит на такие грустные мысли. Форма не была ни в коем случае данью постмодернизму: она оказалась продиктована содержанием, которое в свою очередь испытывало сильное воздействие формы. Это и концепция полифонии, и интерес к документу как таковому. Так что корректнее говорить о стилизации.

Ваш взгляд на роль автора? Идентичен ли он кому-либо из героев?
M.A. Лично я страдаю от того, что в повести нет четко выраженной авторской позиции, или симпатии. Это глубоко оправданно, но для меня это лишает повесть известной доли тепла.
G.N. Автор, режиссер, хореограф - это сороконожка. У меня есть частичная идентификация, согласие с одним из героев, но я не есть какой-то герой и какой-то герой не есть я. Скорее, я режиссер этих героев.
M.A. А я не могу отделаться от мысли, что позиция режиссера - это проявление высокомерия. Герои - не стаффаж на шахматной доске. Мне кажется единственно правильным смотреть на происходящее «изнутри».
G.N. Это мы как раз устроили демонстрацию нашей полярности.

Откуда появилась секейская тема?
G.N. Трансильвания – край, который имеет очень богатую, сложную, драматичную историю. Хотелось показать культурно-историческую уникальность этого региона, его неоднозначность, многоликость. Трансильвания – это не глухая провинция из сказок позапрошлого века, в ней кипят политические страсти. Трудно было удержаться от искушения проспрягать упорную многовековую борьбу за самостоятельность - и вампиров, так сказать, коренное население региона. Когда меньшинство имеет права на территорию и независимость? Где стремление к сохранению национальной самобытности, а где политические игры? Имеют ли другие государства право на вмешательство во внутренние дела страны – даже с благими целями? Должны ли мы делать книксен толерантности перед любым меньшинством?

На что должен быть похож идеальный вампирский роман?
M.A. Ээ… наверное, - на «Солярис» Станислава Лема.
G.N. Он должен быть такой книгой, которую перечитываешь на протяжении всей жизни – забывая о том, что это вампирский роман.

С какой позицией авторов современных вампирских романов или рассказов вы не согласны?
G.N. С утратой ориентиров – что есть зло, что есть добро.

Пишите ли вы сейчас что-либо еще? Планируется ли продолжение «Карпат»?
G.N. Какая гадость! Если честно, коробит от предположений: «А будет ли у этого рассказа/фильма/романа продолжение»? Это их – авторов – договора с издательствами испортили. Автор должен уметь создать законченную композицию, так чтобы из этого клубка нельзя было и ниточки вытянуть. Продолжения – удел мыльных опер, вот там надо подманивать зрителей каждый вечер к экрану и задавать им эмоциональную жвачку.
Деваться некуда, надо признать: после того как «Карпаты» были закончены, совершенно неожиданно стали приходить новые куски. Какие-то новые герои стали бесцеремонно вламываться в сознание, как к себе домой, ногой открывая дверь. Мы с ними сейчас боремся: выставим – не выставим… Но это не «вторая серия» - это совершенно другая история.
M.A. Я не писатель, так что вопрос вряд ли имеет смысл.
G.N. Не верьте. А вообще, писатели – это те, кто сказал что-то такое, от чего перевернулась душа… Мы – графоманы.
М.А. Редкий момент, когда я полностью согласна с моим соавтором!