Расскажите, пожалуйста, как же случилось так, что в Ваших произведениях завелись вампиры? С чего начался интерес к вампирской теме?Вот уже 8 лет как меня интересует вампирская тематика - настолько сильно, что даже самое неинтересное произведение может «набрать баллы» за счёт появившегося на сцене вампира. Однако дать волю этому увлечению я себе позволила только в «Напарнице», и, если честно, очень довольна результатом: меня мой подход к вампирам устраивает.
Началось же всё с интереса сверхъестественным. Я с детства увлекалась волшебными сказками, в своё время написала реферат, продолжающих исследования В.Я. Проппа (он показал, как волшебные сказки происходят от мифов, а в моём реферате показывалось, что бытовые сказки происходят от волшебных). Конечно, доказательство было несколько детским и спекулятивным, но, думаю, направление я уловила верно.
От сказок я перешла к изучению эволюции отношений между человеком и сверхъестественными существами. Сначала в фольклоре (следующий мой реферат), а потом и в художественной литературе. Такая тема не могла не вывести на вампиров. Сначала они просто попали в моё поле зрения, а потом оказалось, что посмотреть фильм с вампирской тематикой гораздо проще, чем фильм, посвящённый любому другому волшебному существу (или мне так повезло тогда, не знаю). Кроме того, вампиры меня привлекали как психолога. Существа, способные читать и внушать мысли, влияющие на сны... согласитесь, такую бы энергию - да в мирное русло!
А другие сверхъестественные существа в Ваших произведениях водятся?
Да, и немало.
И какие модели взаимоотношений между человеком и существом другой природы Вам видятся наиболее вероятными?
Меня всегда интересовали такие темы, как любовь и брак. Помнится, когда-то я писала работу, в которой показывала, как изначальная заинтересованность человека в браке со сверхъестественным существом (от союза с богами рождались герои, творящие подвиги, более мелкие сверхъестественные существа тоже были хороши в родовом древе) сменялась настороженность. Такой брак приравнивался к смерти (персонаж, оставшийся в стране эльфов, оплакивался именно как погибший). Потом подключились писатели, и акции волшебных созданий на брачном рынке несколько возросли.
Если же вернуться непосредственно к вопросу, то модель таких отношений зависит от культуры. В наше время возможно вообще всё, в средние века… всё то же самое с поправкой на запреты: например, нельзя заходить в комнату, когда любимая жена обращается в змею (Мелюзина). Главное, не следует приписывать людям феодального общества, столь любимого в фэнтези, современной толерантности. А вообще... главное, чтобы человек попался хороший. Даже если он вампир.
Есть ли произведение, в которых писатель/режиссер предлагает такую модель этих взаимоотношений, которая кажется вам наиболее верной или наиболее близкой к Вашему пониманию?
По сути, как такового особенного понимания модели подобных взаимоотношений у меня нет. Есть вещи, которые мне кажутся притягательными (замечу: в художественных произведениях, в жизни такое поведение бы безмерно утомляло). Представляется, что сверхъестественное существо не должно вести себя как человек. Ему должны быть присущи специфические, обусловленные его сверхъестественностью, особенности поведения. В чём это должно заключаться? Навскидку и не скажешь…
Если говорить о любимых персонажах-вампирах, то таковых двое. Первый – это дон Симон Исидро из романов Барбары Хембли. Утончённый, надменный, воспитанный, холодный и замкнутый дворянин. Он не стыдится того, что он вампир, не скрывает этого; в отличие от более гуманных вампиров других авторов, не только пьёт кровь, но и всегда убивает жертву - без этого он не насыщается. При этом ему знакомо понятие чести, он строго следует ей, защищает главного героя, его жену Лидию. Когда Джеймс оказывается в беде и Лидия приходит к Исидро за помощью, он бросает всё и пускается в путешествие, окружает её всей заботой, на которую только способен. Очень красиво про него подумал Джеймс в первом романе («Те, кто охотится в ночи»): «Демон и убийца, который спас ему жизнь».
Второй персонаж - герой «Шоколадных ночей» Дарьи Иорданской, вампир Луций. Он заботится о героине, спасает её, помогает ей – и при этом остаётся вампиром. Как у него это получается, я сказать не берусь. Он вампир, и не скрывает этого ни от главной героини, ни от читателя. У него лёгкий характер.
Оба, и Симон, и Луций, привлекают смесью опасности, сверхъестественных возможностей, не-человечности - с человеческими качествами, причём лучшими.
Создаваемая Вами в «Напарнице» реальность - это условный хронотоп, некое абстрактное пространство-время или Вы тяготели к какому-то локализованному пространству и определенной эпохе?
Хороший вопрос. В целом, мне ближе последний вариант. Я беру за основу некую эпоху, её проявления в некой конкретной стране и выстраиваю свой художественный мир. Он ни в коем случае не сводится к историческому прототипу. Например, Дейстрия построена на базе Викторианской Англии - с привлечением некоторых черт других стран XIX века, и с моей фантазией, которая отталкивается от характерных для тех времен бытовых подробностей. Острих более сконструированный: в нём есть что-то от Франции XVIII века, что-то от Англии и Россия XIX века, но по большей части эта конструкция – плод фантазии, это образ страны-антагонист Дейстрии.
В некоторых моментах Дейстрия и Острих (даже по своему звучанию) напоминают Цислейтанию и Транслейтанию. Это случайность или были какие-то авторские намёки и симпатии и к этой Империи?
Дейстрия - это «страна бога» (от греческого «деус»), а Острих - попросту «восточная страна» (то же, что и Австрия в нашем мире). Других совпадений нет или они случайны. Названия удивительно удачно легли на слух и на бумагу, изобрести их мне помогли родные, от которых я, собственно, и заразилась интересом к истории.
Изобретение Остриха и Дейстрии - это удобный ход, который избавлял от таких пут, как требования исторической достоверности, или принципиальная потребность?
Мне всегда нравилось фэнтези - именно возможностью не связывать себя требованиями реального мира, всякими там документами при описании современности и необходимости учитывать кучу деталей при обращению к прошлому. При этом интерес к истории всегда был большим, и как раз к написанию «Напарницы» я определила свою стратегию: брать максимум исторических деталей, изучать, каковы были в некую эпоху быт, отношения между людьми, отношения между сословиями, между полами, между людьми разного возраста, - словом, всё, - и на основе этого строить нечто своё. Такой подход позволяет мне, во-первых, отдаться страсти к истории и поделиться с другими людьми особо удачными находками, во-вторых, внести в придуманный мир как можно больше красок. С нуля эти краски не создашь - мы ведь в любом случае, вольно или невольно, основываемся на своих представлениях об известной нам реальности. В-третьих, такой подход позволяет не волноваться о точности и достоверности, и они становятся бонусом, а не цепями.
Например, прочитав о повседневной жизни женщины в викторианской Англии, я точно определяю ее положение в обществе, допустимые и недопустимые для нее поступки. Благодаря этому теперь мои персонажи ведут себя последовательно, в рамках системы, а не как, увы, было в ранних работах: вот тут героиня поступает как эмансипированная девушка нашего времени, а вот тут - как барышня прошлых веков. С другой стороны, если требования, которые предъявлялись к викторианской барышне, мне неудобны (скажем, то, что героиня совершает нечто, что в рамках викторианской морали считается уж совсем запредельным), я корректирую их так, чтобы поступки героини были разве что чуточку неприличными, но не более.
У нас уже несколько раз прозвучало: «страсть к истории», «любовь к истории», «интерес к истории»... А чем история Вас пленяет? И насколько Вы от неё далеки или близки по своей специальности, образованию?
По образованию я психолог, и официальная история всегда казалась мне, увы, мешаниной дат и событий, в которой я так и не сумела разобраться. Уже после того как отпала необходимость её изучать в школе и в университете, я открыла для себя направление, изучающее повседневную жизнь людей разных эпох. Жизнь людей другого времени, другого мировосприятия, как они думали, как разговаривали, о чём мечтали, - всё это захватывает не меньше того же фэнтези.
Насколько знание психологии помогает в творчестве или - насколько творчество есть разновидность психологии, способа проникнуть в мировосприятие другого, отличного от тебя, примерка на себя других стратегий поведения?
Если честно, я никогда не задумывалась над такими вещами. Думаю, ни то, ни другое. Знание психологии мне помогает проанализировать поведение героев, но это происходит не в процессе творчества, а позже, когда я пытаюсь понять своего персонажа, как пыталась бы понять постороннего человека. Пишу я, не привлекая своих знаний, не задумываясь о них, хотя в обычной жизни они всегда со мной.
Что касается творчества как разновидности психологии... тоже нет. Герои, как я уже говорила, просто возникают в моём воображении. Они и похожи и не похожи на реальных людей. Опыт написания - или чтения - книг я бы никому не посоветовала проецировать на реальность. Книжные герои подчиняются логике произведения (и, конечно, логике развития характера, не без этого), а на живого человека действует множество других факторов, вплоть до некстати разболевшегося зуба или хама в трамвае.
Что становится толчком к тому, чтобы зафиксировать образы из воображения на бумаге - ну, в наше время уже в файле?
Сложно сказать. Сначала возникает образ, другой образ… Потом я начинаю видеть мир, общую канву сюжета. В идеале, начинать работу стоит не раньше, чем проявится сюжет, но у меня часто бывает так, что хватает двух-трёх образов – и я уже хватаюсь за клавиатуру. Потом я раскаиваюсь в такой поспешности и пытаюсь понять, что может выстроиться на базе этих видений.
Я ограничиваю свою фантазию одним-двумя направлениями, и все новые образы или включаю в них или отсеиваю. Иногда, правда, возникает что-то совсем уж неучтённое... Тогда я делаю пометку в голове или на бумаге и откладываю эти замыслы на будущее. Воплощение замысла - это труд, который не решается лихим кавалерийским наскоком, так что нет особой сложности в том, чтобы отложить на некоторое время образ, даже самый красивый. Достаточно не работать над ним после того, как спадёт первый угар вдохновения.
Сейчас у меня в работе два романа. Третий начат и отложен. А вот четвёртый как раз ждёт своего часа на задворках памяти и воображения
О чём эти новые романы?
Первые три - это ремейк старых, которые я решила переписать в новом подходе. Объединяет их одно: главные героини – молодые девушки.
Первые два романа чем-то схожи с «Напарницей». В них речь идёт о том, как героиня оказалась связана со сверхъестественным существом, и что из этого вышло. Если в первом случае из этого, как и в «Напарнице», вышла любовь (между главной героиней и демоном тьмы), то во втором во время переписывания оказалось, что типичная жительница городов и дух леса (лесной страж) вместе быть не могут никак. Похоже, этого поклонники ранней версии мне так и не смогут простить.
Третий, отложенный роман отличается от двух первых: в нём сверхъестественным существом является как раз героиня, и я ещё не знаю, сумеет ли герой преодолеть её чуждость. А четвёртый… это будет сюрприз. И – да! - они все о любви. Так или иначе.
Кстати, о любви: в первой версии «Напарницы» вампир и главная героиня были не более чем коллегами. В новой версии они полюбили друг друга буквально против моей воли.
Меньше всего хочется - да и не получается - назвать «Напарницу» «любовным романом» или «романом о любви между вампиром и смертной». Эти обозначения давно уже стали синонимом сентиментальности и вторичности. «Напарница» слишком хороша для такого определения...
Это приятно читать. «Напарница» - это роман о любви. Просто о любви - без уточнений на тему, кто именно любит. В конце концов, Беренгарий бросается под пулю не потому что вампир. А любовный роман - это произведение сомнительной литературной ценности с обилием эротических подробностей.
Ваш роман пленяет невероятно симпатичными героями. Даже трудно определить, кто восхищает больше - удивительно убедительная Ами или Беренгарий. Вампир получился потрясающе «живым», «человечным»: он имеет характер, привычки, черты поведения, так что с первых строк видишь - это индивидуальность, не картонный персонаж, а сложное существо, в котором удивительным образом сочетаются эгоистичность, преданность, привязанность, легкомыслие, хвастовство, жестокость... Как удалось соткать такой характер, из чего?
Честно - это и есть, я думаю, тайна творчества. Он просто... таким родился. Я думала над ним и узнавала его, его поступки и привычки, как могла бы наблюдать за реальным человеком. Внешне он немного похож на двух-трёх моих знакомых, по характеру... думаю, сначала на меня, потом на некоторых моих знакомых, но, главное, - на самого себя.
А откуда родилась Ами - торгующая шляпками, мечтающая о прибавке к жалованию и думающая о небогатом ухажере, ждущем за дверьми лавки?
Ами? Её сначала не было. В первой версии романа на ее месте была неопределённая, довольно склочная девица, которая однажды как будто просто материализовалась, уже взрослая, в том страшном подвале с вампиром. Когда я начала работу над новой версией, то решила, что личность - о, вот оно, влияние психологии! - выстраивается в ходе деятельности, а значит, надо придумать героине место в жизни. Так родилась профессия - а потом и сама Ами. Я просто увидела её такой, с мечтами и заботами.
О созданию новой версии «Напарницу» я долго подумывала, но не представляла, как взяться за дело. И вот однажды в маршрутке я увидела человека, похожего на вампира. Он вышел на одной со мной остановке, метнулся - и оказался на другой стороне улицы. Тут-то я и поняла, с чего начнётся «Напарница», и стала искать информацию по первому общественному транспорту. Так мир романа и встал перед моим мысленным зрением.
Начальный эпизод стоит особняком. Даже хотя потом даётся объяснение, кто этот вампир, что с ним случилось, как он мог бы быть связан с Ами, эта сцена выделяется, очевидно, что она возникла спонтанно.
Этот эпизод сделан именно в качестве пролога, чтобы показать читателю мир произведения и саму Ами. Кстати, я вообще очень редко вместо того, чтобы «увидеть» сцену, начинаю придумывать, как лучше и логичнее с точки зрения развития сюжета будет ее подать. Мои герои очень редко совершают поступки, которые будут «лучше для сюжета», разве что у меня совсем ступор и «третий глаз» замутился.
Построение романа, членение на отдельные рассказы, сам род занятий героев рождают вопрос: а насколько на роман повлияли традиции плутовского романа?
Хороший вопрос. С одной стороны, повлияли очень сильно, я, собственно, и хотела сделать плутовской роман. С другой стороны - когда я пытаюсь привести примеры знакомых плутовских романов, они от меня ускользают...
А каковы остальные компоненты?
Признаться, изначально я хотела создать сборник рассказов, объединённых некой общей линией, но потом не удержалась от выстраивания сквозного сюжета.
Первый компонент - то, что я называю «девичье фэнтези». Это модное сейчас направление, основные черты которого таковы: главная героиня – молодая девушка; у неё есть любовь; на ее долю выпадают некие приключения. Я сохранила в «Напарнице» многие черты такого фэнтези; мою героиню даже можно назвать избранной, вот только она избрана не спасать мир, а быть обедом...
Это раз.
Два - немного от любовного романа (не зря же мне написали, что герои только в конце поцеловались, традиции, получается, соблюдены).
Три - плутовской роман.
Ещё, конечно, свою роль сыграли романы Джейн Остин - обстоятельные, с множеством рассуждений и раздумий.
А не боитесь обвинений, которым подвергаются все стилизаторы, что создаёте красивую безделушку?
Даже не задумывалась. Если будут обвинять - пожму плечами. Как говорил Сомерсет Моэм, чтение должно доставлять в первую очередь удовольствие, а уж потом быть поучительным и полезным. Есть философские трактаты, есть учебники, а художественная литература это нечто принципиально иное. Я не отрицаю пользы серьёзных произведений, которые заставляют задуматься, но никогда ни к чему подобному не стремилась. Создать нечто красивое - уже радость, уже похвала, а всё остальное - вроде бонусов. Рядиться в мантию наставника и униформу инженера человеческих душ я не собираюсь
«Камея…» возникла в рамках того же стремления к сборнику, как «побочный продукт» романа или это обособленная вещь?
«Камея» в некотором роде написана... ну, не то чтобы на спор - на вызов. Мне посоветовали для ознакомления с предполагаемым художественным миром романа написать небольшой рассказ, и я решила - почему бы и нет?.. Я обычно не пишу произведений, которые не вытекают напрямую из мира творимого романа, но тут... Одним словом, это типичный вбоквелл.
То есть у творчества нет цели, оно ценно само по себе?
«У творчества нет цели» - звучит безнадёжно и грустно. «Оно ценно само по себе» – это ближе к истине. Я пишу, чтобы запечатлеть образы, интересные детали, красивости и вкусности, чтобы поделиться мыслями и чувствами, и чтобы другие всё это разделили и оценили.
«Поделиться образами» - это вписывается в заявленное «В первую очередь удовольствие», а вот «поделиться мыслями» уже предполагает некую трансляцию своего мировоззрения и - «заставить задуматься», Вам не кажется?
Если честно, для меня «поделиться мыслями» - это именно озвучить некую мысль и надеяться, что она придётся читателям по душе. А «заставить задуматься»... Я, как человек, который думает непрерывно, даже во сне, считаю это медвежьей услугой, поэтому не стремлюсь её оказывать. Мысль просто выражается, а когда хотят «заставить задуматься», то ставят перед проблемой и оставляют возможность её решить самостоятельно. Это похвально, если вы учитель, но если нет, то зачем?
Коварный вопрос отсюда: насколько Вам важен отклик от читателей? Насколько Вы зависимы от них? или - страшно произнести - от популярности, славы?
Отклик от читателей для меня очень важен. И очень хочется, чтобы они не просто сказали: «Здорово!» - и пошли дальше, а отметили, что же именно привлекло их внимание, что именно оказалось близко к сердцу. Если долго нет отзывов, я расстраиваюсь. Ещё расстраиваюсь, если произведение читателям нравится, но, на мой взгляд, его совершенно не так поняли. Когда придумаешь нечто небанальное, не соответствующее ожиданиям, а читатели начинают настаивать на возвращении в привычное русло, становится обидно, и руки от неверной трактовки опускаются чуть ли не больше, чем от негативного отзыва. А слава... спросила бы: «Кто ж её не хочет?», но слишком часто встречала людей, которые уверяют, будто им не надо. Никогда не понимала таких людей.
Приятно, когда честно. И как она выглядит - слава современного автора?
Спросите меня об этом, когда (и если) мой роман опубликуют. Лучше не один, а два, для надёжности (ко второму тексту всегда требования строже). Вот тогда я буду знать ответ на вопрос, что же такое слава.
