ПАВЕЛ ВИНОГРАДОВ

«Я пишу о пути человека к Богу»

Прежде всего пару слов о себе.

Виноградов Павел Владимирович, 49 лет. Родился в городе Красноярске, куда моя семья была перенесена ветрами времени из Москвы. Учился в Красноярском педагогическом институте.

Поскольку рождён в СССР и помню его отчётливо, был и остаюсь твёрдокаменным антикоммунистом. По юношеской дури участвовал в диссидентском движении либерального толка, но потом взгляды эволюционировали. Теперь считаю, что для России не придумано ничего лучше, чем триада «Православие, самодержавие, народность». К нынешней власти лоялен, ибо не вижу в её действиях грубых ошибок и преступного умысла, и на дух не переношу больше никаких революций. Действительно верующий и православный. Считаю очень правдоподобной пассионарную теорию этногенеза Л.Н. Гумилёва.

По образованию историк, но так получилось, что с 1984 года работаю в газетах, где был всем, от корректора, до главного редактора. Однако всегда знал, что на самом деле я писатель. Первый художественный текст (стих про Ленина:)) я написал в семь лет, с тех пор пишу непрерывно и что угодно. К 90-м стало что-то получаться. У меня была рубрика в популярной газете «Комок», где я еженедельно публиковал под псевдонимом Иван Кун рассказ в жанре хоррор. Даже вошёл в какую-то украинскую энциклопедию фантастов (не знаю, правда, вышла или нет). Однако в 1995-м бросил налаженный быт и профессиональную успешность в Красноярске и уехал на голое место в Питер, где несколько лет занимался борьбой за выживание. Было не до литературы. Когда положение несколько стабилизировалось, написал роман-фэнтези «Хозяин Древа сего». После неудач с издательствами решил, было, плюнуть и жить дальше, но друзья - профессиональные писатели, которым роман нравится, посоветовали повесить текст в сети. В июне 2009 года залил его в раздел фантастики в библиотеке Мошкова, осенью – у него же на «СамИздате». С тех пор активно существую в сетературе. За это время раз пять занимал призовые места на сетевых конкурсах рассказов, и уж не помню сколько раз бывал в финалах. «Мастер детектива» по версии «Детектив-клуба» (2010-2011 гг.). По мнению нескольких уважаемых авторов, являюсь «главным расчленителем на СИ»:) Не знаю, им виднее...:)

Вообще, пишу, в основном, фантастику с уклоном в мистику, но есть и НФ, и детективы, и реализм, и то, что называется «постмодернизм». Сейчас в активе два романа и десятка три рассказов. Роман «Хозяин Древа сего» и сборник рассказов «Плоть теней» изданы ЭИ «Аэлита».

Насущный хлеб добываю по-прежнему журналистикой. Почти 15 лет работаю в газете «Невское время», актуальная должность - редактор отдела социальных проблем.

Родил двоих детей, которым мои писания нравятся. А они, в свою очередь – самые удачные мои произведения :smile:

Вы сказали, что работали в нескольких жанрах. Было ли это естественной эволюцией или исследовательским интересом, потребностью освоить «новую территорию»?

Я вообще любопытный человек и мне хочется попробовать как можно больше всего нового. Кроме того, жизнь в сетературе предусматривает постоянное участие в конкурсах, а это значит, что пишешь под конкурсную тему. Или подгоняешь под неё старый текст. Но предпочитаю всё-таки не реалистические жанры – фантастику и различные формы постмодерна.

Считаете ли вы необходимой и естественной такую жанровую миграцию или предпочитаете думать, что существует предрасположенность автора к какому-либо одному жанру, так что его работы в иных жанрах будут заведомо слабее?

И то, и то. С одной стороны, писатель должен быть способен написать на какую угодно тему и каким угодно стилем. С другой стороны, в каком-то жанре он сильнее, в каком-то слабее – это зависит от склада личности и направленности образования.

Что вы в принципе думаете о границах жанра применительно к современной литературе? Хороша ли жанровая многозначность и размытость?

В современной литературе понятие жанра размыто лишь на первый взгляд. Но если приглядеться, видно, что из себя та или иная книга представляет. Всё зависит от того, что хотел автор. Вот пелевинский «АмпирВ» на первый взгляд «про вампиров». На самом деле это концептуальный постмодернисткий текст, выражающий некоторые эстетические, этические и мировоззренческие позиции автора. То есть одно дело форма, другое – содержание. Думаю, поклонникам «Дракулы» или новейших вампирских саг он вряд ли кажется родным. Так что, с другой стороны, всё зависит и от читателя.

Какова основная идея, которую Вы стремитесь выразить в своих произведениях, основной лейтмотив?

Я всегда пишу о мучительном пути грешного человека к Богу. О том, что Бог непрестанно обращается ко всем и каждому, и насколько страшно не слышать или не хотеть услышать Его зов.

Есть ли роман или рассказ, который является квинтэссенцией Вашего мировоззрения. Вы упомянули роман «Хозяин Древа сего». Является ли он именно таким произведением? И если да, то о чём он?

Да, в какой-то степени «Хозяин» вобрал многое из того, что я считаю своим мировосприятием. Я не был уверен, что продолжу занятия писательством после его окончания, потому старался вложиться в него «по полной». Формально это героическое фэнтези о путешествиях в параллельных мирах. На самом деле я писал о пределе человеческой гордыни, когда богоподобность оборачивается ничтожеством. Когда человек осознаёт это, он обращается к истинному Богу, Хозяину мира. Но, кажется, мой второй роман, «Деяние XII», наиболее полно отражает мой взгляд на Россию, её место в мире, нравственный выбор человека, его долг перед Богом, Отечеством, ближними и самим собой. Эта книга о тайном противодействии двух могущественных организаций, которое веками вершит историю, и о духовном становлении подростка, неожиданно для себя попавшего в самый центр этой борьбы.

Насколько знание истории помогает в писательской работе? Есть ли соблазн написать исторический роман? Или – такой уже написан? Насколько манит исторический материал? Или же есть разделение: история как фиксация событий с минимализацией вольных авторских трактовок и фикшн с его свободой? Является ли история сферой творчества и множества смыслов в той же мере, как ею является художественный текст?

Помогает очень сильно. Прежде всего, не попадать впросак с историческими деталями, на чём постоянно горит множество авторов. И материал манит, разумеется. Хотя написание чисто исторического романа меня не очень привлекает, поскольку он ставит довольно жёсткие рамки для фантазии, тем не менее, произведений на историческом материале у меня достаточно. Тот же роман «Деяние XII», наполненный отсылками к историческим коллизиям. Могу упомянуть рассказы «Янь и волхв» на материале XII века, «Билли Бонс и Дейви Джонс» - XVIII века, «Роща Эрлик-хана» - начала XX века, «Мистер Рокфеллер, если не ошибаюсь?» - середины XX века. Рассказ «Исповедь» написан на основе истории из моей семьи, относящейся ко временам Первой мировой войны. Да и мой текст на вашем конкурсе, «Дитя воды», имеет отношение к истории России. Все случаи, легшие в основу этих рассказов, абсолютно реальны, но в каждом случае я давал волю фантазии, домысливая мистические и иные подробности. Что касается сущности исторической науки, как и всякий историк, я знаю, что она глубоко не точна, поскольку основывается на весьма неточных источниках фактов. Потому в какой-то степени и она является сферой творчества. В какой – зависит от таланта, честности и добросовестности историка.

В представлении многих верующий человек не может писать о вампирах и оборотнях, работать в таких жанрах, как детектив или хоррор. Да и определение «мистика» многими воспринимается настороженно, как синоним оккультизму. В ходе подготовки к конкурсу, да и в принципе, когда упоминали о вампирской прозе, приходилось иногда сталкиваться именно с такой реакцией: «О, нет, вампиры – это бесовщина, я не хочу иметь с этим ничего общего». Считаете ли Вы такое положение дел перестраховкой, печальным непониманием сути писательской работы или хорошим предохранительным механизмом, своего рода инстинктом самосохранения?

Мистика опасна, поскольку оккультные проявления имеют место и угрожают человеческой психике, состоянию души, а иной раз и жизни. Я всегда имею это в виду, когда сажусь писать. Потому у каждого моего рассказа есть свой святой покровитель, которого я выбираю по наитию, и молюсь ему, чтобы он меня направлял и не дал духовно поскользнуться. Но отвергать сам жанр на основании опасности не буду. Ведь важно не о чём пишешь, а как. Можно и о вампирах написать, прославив при этом Бога, а можно писать об ангелах, изрыгая хулу на Него. Например, на мой взгляд, Стивен Кинг в лучших своих произведениях демонстрирует вполне христианские взгляды. Или, как показал отец Андрей Кураев, роман Булгакова «Мастер и Маргарита», при очевидно инфернальной теме, на самом деле не отклоняется от православного учения. А вот Макс Фрай – прелестная и талантливейшая писательница – к сожалению, по моему мнению, использует свой незаурядный дар для любования оккультным злом.

В продолжение вопроса. Вы позиционируете себя как человека воцерковленного, тем не менее не побоялись обратиться к мистике, активно работали с «ужастиком». Отличается ли чем-то взгляд христианина на литературу в целом и на особенности мистического жанра, хоррора, детектива? Можно ли сказать, что верующий человек по определению мистик, только не в обывательском смысле слова? И не предрасположен ли он к мистическим произведениям в каком-то смысле больше, нежели чистопородный рационалист, поскольку его картина мира включает в себя больше, чем видимое? Считаете ли Вы, что христианин способен вызвать из вампирской прозы некий скрытый потенциал?

Я ответил выше – да, конечно. Человек верующий относится к этой теме серьёзнее и осторожнее, чем скептики. И обойдёт подводные камни, которых в ней очень много. Я, например, знаю, что в мире есть бесы, то есть, олицетворение зла. Я не исключаю, что среди них есть существа, по свойствам похожие на литературных вампиров. Я знаю, что они противники Бога, следовательно, мои враги. Потому я никогда не буду писать гламурные саги о няшках-вомперах. Если я ещё вернусь к этой теме, я останусь на точке зрения классиков, таких, как Стокер, у которых вампиризм – безусловное зло, с которым следует бороться.

Есть ли разница между редакторским взглядом на слово и писательским? Насколько можно или нельзя смешивать эти два подхода? И как редактор в Вас уживается с писателем?

Я газетный редактор, а это иная профессия, чем литературный. Хотя я знаком и с приёмами литературной редактуры. Почему нельзя, вполне можно. Навыки редактора очень даже помогают писателю. По крайней мере он понимает, что редактор – не его личный враг, обуянный похотью испохабить его гениальный текст, что у того есть проблемы, которые он решает своими методами. Редакторский труд тренируют внимательность и усидчивость. Или такое важное свойство, как умение сокращать собственные тексты, что у писателей присутствует крайне редко.

Где та грань, когда автор может удержаться от невольной романтизации зла? Требуется ли для этого иммунитет? Как далеко может зайти автор в своем исследовании? Не происходит ли при этом снижение порога чувствительности? А может, напротив, обращение к теме зла и чего-то тёмного – иррационального ли, дремлющего ли в самом человеке – является закалкой, тренировкой души? И насколько творчество в целом искус, а насколько - отличительный знак человека как образа и подобия Творца – творящего?

Это очень большой вопрос, затрагивающий страшные богословские темы о свободе воли и долге перед Богом. Творчество, несомненно, великое искушение. В то же время это дар Божий. Как известно из Евангелия, Бог спросит с нас за то, как мы использовали данные нам от Него таланты. Если творчество привело нас к самовозбешению, непомерной гордыне, это повлечёт гибель души. Избежать же этого трудно: писатель обязан досконально понимать своих героев, и если он описывает героя недоброго, он начинает проникаться его состоянием, невольно уподобляется ему. Это может негативно повлиять и на душу писателя. С другой стороны, писатель должен уметь описывать зло, и описывать убедительно. Но он должен всё время помнить, как отзовётся его слово, не будет ли оно душетленным для читателя. Есть известная притча о казнимых в аду убийце и писателе. Огонь под котлом убийцы постепенно гаснет, потому что его прегрешения забыты на земле, а под писательским прибывает, потому что его книгами до сих пор духовно травятся миллионы. Что тут скажешь… Искушение страшное. Но искушение – от слова «искусство», и без него нельзя сделаться искусным.

Вопрос, перекликающийся с предыдущим. Ответственность писателя, его нравственный долг – насколько сегодня эти понятия позабыты или, напротив, актуальны?

Они актуальны всегда, и не только для писателей, а если иные гордые коллеги об этом не хотят помнить, рано или поздно к ним придёт расплата.

В обзоре было упомянуто о влиянии японской традиции. Насколько Вы на нее ориентировались? Или это была случайная ассоциация?

Я с юности увлекался историей, культурой и искусством Дальнего Востока, прежде всего Японии и Китая. И пытаюсь использовать в своём творчестве тамошние эстетические категории.

Как бы Вы отнеслись к учреждению конкурса христианской прозы? Есть ли в ней потребность? И есть ли сегодня авторы, которые являются яркими ее представителями?

Прекрасно бы отнёсся и принял участие. Что касается самого жанра, его наличие для меня сомнительно. Не вижу чётких его признаков. Описание храмов и церковных служб – это не то. Конечно, Иван Шмелёв, например, который описывал всё это – писатель христианский, но не в силу тематики, а в силу своего христианского духа. Но, скажем, Льюис или Честертон тоже истинные христиане и великие писатели. Поэтому я причисляю к христианским писателям писателей-христиан. Например, в современной российской фантастике это Дмитрий Володихин, Елена Чудинова, Юлия Вознесенская и многие другие.

В целом кого из современных российских и зарубежных авторов Вы считаете именно писателями?

Всех, кто пишет литературные произведения. А время покажет, кто есть кто. Если же вы спрашиваете, кого из современников я считаю крупными писателями, это вопрос сложный – в силу аберрации близости. Можно просто назвать ныне живущих классиков, тут уж не ошибёшься – Маркес, Бредбери, Доктороу, Кинг, Эко, Распутин, Стругацкий, Гранин… Но ведь и более молодые могут быть вполне сложившимися мастерами. Хотя то, что переводится у нас сейчас, как новейшие достижения мировой литературы, в массе у меня энтузиазма не вызывает – вторично и малоискусно. Из отечественных я с большим уважением, несмотря на полное несовпадение политических взглядов, отношусь к Быкову – за потрясающую работоспособность, и к Акунину – за талант стилизатора. Мне интересны Сергей Лукьяненко и Михаил Успенский, с которым я был в юности дружен. К сожалению, оба давно молчат, и это начинает вселять опасения. И Пелевин, например, тоже писатель, хотя его произведения не настолько интеллектуально наполнены, как это кажется на первый взгляд. Но есть и малоизвестные, которые, тем не менее, тоже истинные писатели. Например, упёртый реалист (что в наше время уже почётно) петербуржец Дмитрий Каралис. Да и среди не издающихся в бумаге я знаю настоящих, неподдельных тружеников пера.

Вы активный житель «СамИздата». А вот насколько, по Вашему мнению, изменился этот ресурс за годы его существования? И насколько сетература – это хорошо? Засоряет ли она интернет графоманией или, напротив, дает шанс пробиться чему-то оригинальному? Можно ли сказать, что существует некая стратификация и наряду с большим количеством графоманов на подобных ресурсах есть и особый заповедник истинных художников слова?

Я на СИ всего три года, и не могу сказать, насколько ресурс изменился с начала его деятельности. Могу лишь предположить, что стал более массовым, перестал быть междусобойной тусовкой. Да, графомании много, основная масса, и это вполне естественно. Где-то я слышал мысль – не о сетературе, а традиционном литературном процессе – что графомания необходима литературному полю в качестве своего рода удобрения. Но есть на СИ и очень приличные тексты, есть потенциальные звездные авторы, просто очень талантливые личности. Они живут на равных со всеми правах, не в каких-то вип-загонах, а видны исключительно в силу своего таланта. Что касается сетературы, это не хорошо и не плохо. Просто она уже есть и будет дальше. А как это будет – посмотрим. Могу только сказать, что для писателя сетература, непосредственное и почти мгновенное общение с читателем – отличная тренировка на душевную выносливость, бойцовские качества и чувство юмора.

Можно ли вообще научить писать – или отбить к этому охоту? Сегодня быть писателем модно, это понятие очень опошлено и сведено к способности бойко составлять предложения и затем смело выставлять их на всеобщее обозрение. Нет ли опасности всё большей подмены литературы умением вовремя и громко выкрикнуть своё?

Научиться нельзя – талант даётся Богом от рождения. Можно лишь совершенствовать навыки. И пока истинная литература существует, она всегда будет видна на фоне множества текстов, которые к литературе не относятся.

Не считаете ли Вы такую демократичность в сфере литературного творчества деструктивной?

А она была всегда, от уличных рассказчиков, с которых словесность и начиналась. Кто из них был талантлив, того и слушали, остальные зря драли глотки на рынке. Или вот все аравийские бедуины в VI веке пели дорожные песни собственного сочинения – это облегчало тяжёлый путь в пустыне. Но помним мы только Имрулькайса, потому что он был великим поэтом. С тех пор мало что изменилось

Читали ли Вы работы кого-либо из конкурсантов, и если да, то нашли ли для себя рассказ, который считаете максимально приближенным к тематике конкурса, наилучшим образом ее раскрывшим?

К сожалению, не хватило времени перечитать всё. Могу отметить лишь нескольких интересных, на мой взгляд, авторов – Татьяну Минасян, Александра Путятина, Татьяну Мудрую, Потомка Олшеври.



*Ознакомиться с рассказом "Дитя воды" можно здесь