«И на рассвете я уйду…»

Впервые роман был опубликован (нельзя умолчать о выкладке глав на «СамИздате») в электронном варианте на сайте «Трублад», затем размещен на некоторых других ресурсах (proza.ru, starpublication.ru), в результате чего приобрел широкую известность. В 2005 году увидело свет первое печатное издание.
Авторство изначально приписывали знаменитому польскому писателю Станиславу Б. Дагурту: по мнению критиков, именно ему свойственен монологический стиль первых глав романа. Этот же «архивный» стиль позволил известному литературоведу П.В. Милованову провести параллель с творчеством Умберто Эко. Споры утихли только после официального представления таинственного автора на церемонии вручения главной награды международного конкурса мистики «Адепты ужаса».
В интервью, размещенном на страницах популярного журнала «Если» (№3, 2006), можно подробно узнать о писателе и о его долгосрочном сотрудничестве с крупнейшим издательством «АСТ». Становление автора, несомненно, наложило отпечаток на его творчество. Так, известно, что Александр родился в 1976 году в Подмосковье и первую часть жизни считает скучной. «Детство - как у самого заурядного школьника: мать - учитель, отец – инженер, – говорит Александр. - Учеба занимала основную часть моего времени». Однако позже, с отличием закончив исторический факультет МГУ, будущий писатель увлекается «полевой работой» и много путешествует по странам Западной Европы. Личное обаяние и знакомства помогли ему даже добиться разрешения на работу в архивах Ватикана, где он обнаружил шокирующие сведения, которые и послужили основой для его романа[2].
[2] – Что позволяет считать его достойным продолжателем (но не подражателем) Дэна Брауна: место зла в данном произведении занимают не масоны, а вампиры.


Начало романа - монолог героя, окунувшегося в воспоминания на склоне лет, воспоминания, полные сожалений о потерях и тоски по юности.
«Под моим окном поет дрозд.
В первые месяцы я принимал его пение за соловьиное. Потом сосед открыл мне глаза на ошибку. После этого песня показалась простецкой, но всего на первый вечер. Назавтра я снова полюбил моего невидимого сладкоголосого друга, невзирая на его незнатное происхождение. Трель обвивала стволы старых лип, звонкое «фьють» соскальзывало с лакированных налитых листьев.
Он ни разу не показался мне, скромный мой друг, хотя я бы рад был этому свиданию, поэтому оставалось гадать – черный ли это дрозд, рябинник, еще какой. Я взял в библиотеке книгу о певчих птицах. Напечатанная, к счастью, крупным четким шрифтом, так что не пришлось напрягать зрение, она открыла мне, что дроздов насчитывается свыше шести десятков видов. Какая, впрочем, разница? Пусть остается, дружок, за завесой листвы.
Слушая его, я мог просидеть у окна несколько часов. Мне некуда спешить, я могу позволить себе несказанную роскошь наслаждаться концертом, прекрасным в своей искренности. Ни один человеческий исполнитель не способен радовать своим искусством так бескорыстно и бесхитростно, не требуя славы или вознаграждения, без ненужной рисовки и жеманства. В мои годы и то, и другое утомляет.
Наконец он затих.
Я поблагодарил моего друга за великолепный вечер и захлопнул раму. Проверил, закрыта ли она. Потом опустил жалюзи. Запер дверь. Уже подойдя к кровати, я вернулся и подергал ее за ручку. Не могу пожаловаться на забывчивость (именно так мои соседи стыдливо именуют склероз, ставший для многих из них постоянным спутником), я всегда отлично помню, в каком состоянии замки в моей комнате.
Это всего лишь привычка».

Автор в неторопливом повествовании раскрывает духовный мир героя, передает мировоззрение человека, столкнувшегося со страшными тайнами - человека, который смог выстоять, но не победить. С первых же строк мы чувствуем хрупкость внутреннего спокойствия героя, его надломленность.
«Сумерки выродились в темноту.
…Мне снился город, каким он был много лет назад. Я снова шел по столь знакомой, тронутой романтической запущенностью улочке, под моими ногами капризно выгибающей спину, как горбящаяся от ласки кошка. Мое дыхание снова сбивалось на высшей точке подъема. Вот синяя дверь – я могу воспроизвести в памяти каждый изъян древесины под слоем жарко нагретой солнцем краски. Плещущиеся по ленивому ветерку плети настурций. Марокканка, что живет в доме напротив, - быстрая, с такими глазами, что, перехватывая ее взгляд, сразу же уносишься в восточный танец с его угловатыми плечами и плавящимися запястьями.
Мне почудилось, что сейчас мой слух снова поймает голоса друзей по университету, спорящих до хрипоты о модном структурализме, постмодернизме или политике, цитирующих Барта или Женетта, а еще спустя минуту, когда я, обогнув пристройку, войду во внутренний дворик, тесный до безобразия, то увижу их лица – повернутые ко мне с намеком на приветствие, на которое нет времени, ибо в споре, как и в любом другом сражении, не место промедлению. Я привалюсь спиной к холодным – пока солнечные щупальца не переползли на эту стену – выщербленным камням и первые минуты буду вслушиваться, о чём же разговор, чтобы затем ринуться в обсуждение с пылкостью не меньшей, чем остальные. Это была правдоподобная до слез иллюзия.
Больше мне не удастся заснуть, увы».

Иллюзия возвращения в прошлое создается из полотна красок и звуков, воспоминаний о мелочах, которые спустя годы кажутся такими трогательными. Это один из способов, который использует автор для погружения читателя в свой мир.
«Разумнее было бы сразу сдаться, включить ночник, снять с полки недочитанный английский детектив, погрузиться в расследование, которое ведет провинциальный полисмен, перебить наглухо остатки сновидения, чтобы они бесследно растворились в плотной ночной тишине или утекли в щель под дверью, но… Я не сделал этого, малодушно уцепившись за тени из прошлого. Сев в кровати, поправив подушку так, чтобы было удобнее, я всматривался в темноту перед собой и ласкал тающие клочки миража, мимо которого пронес меня скоростной поезд сна.
Какими живыми они казались!
На несколько минут (или сколько требуется мозгу, чтобы соткать величайшую из тайн – сновидение?) я стал молод и беспечен. Мне не приходилось волочить за собой гири прошлых неверных решений. Пока эти решения не примешь, не понимаешь, как лёгок твой бег. С события на событие – как с камушка на камушек посреди ломко-холодной стремнины ручья. Не задумываясь.
На несколько минут я снова стал бесстрашен. У меня снова была дерзость юнца, не знавшего провалов и расплат за провалы. Я мог всё. Меня ничто не пугало. В целой вселенной я не мог предположить такой вещи, которая заставила бы меня отступить или хотя бы умерить натиск. Гремучая смесь юности, осознания собственного интеллектуального превосходства, жадно впитанного каждой клеточкой существа атеизма и легкого анархизма превращала меня в неукротимого берсерка. Я рвался в бой, неважно с кем предстояло бороться. Во мне бурлили силы и желание штурмовать – неважно, рай или ад.
Я снова был невинен. Тот, кто не потерял чистоты, не может понять, чем обладал. На моей совести не было ни одной жизни, угасание которой я мог бы поставить, хотя бы косвенно, себе в вину. Улыбка, которая в этом сне зарождалась в уголках моих глаз и губ, была плакатом, гласящим: «добродетелен, как агнец».
Я снова мог похлопать по плечу тех, кто мне дорог. Вокруг меня снова были те, кого я хотел потрепать по плечу, обнять. Небрежно хлопнуть по спине, ощутив под пальцами крупную вязку заношенного домашнего свитера. Мои руки всё это помнят. Латунную шершавость старого крана на кухне. Шероховатость истрепанного книжного корешка. Шелковые чулки, по которым ладони легко – не остановиться – скользят вверх.
Сделать один шаг – и встретить тех, о ком я вспоминал все эти годы. Вспоминал по ночам, как сегодня. Не проходило и ночи, чтобы я не вспоминал…»

Лоскутки образов прошлого, полные скрытой горечи, заставляют сочувствовать герою романа и ощущать то же, что когда-то испытал он сам, то, о чем он бесконечно сожалеет. Одновременно они подстёгивают интерес читателя: что же случилось с этим юношей, как превратился он в человека, живущего воспоминаниями?
Дальнейшее повествование то позволяет следить за историей героя в современности, то переносит нас в начало XVIII века. Сочетание неспешности вступления и бурной динамики событий последующих глав заставляет читателя забыть грань между временами. Завязка романа, в которой кинолюбы увидят сходство с фильмом «Экзорцист» (1998г)[3], объясняет желание владельцев кинокомпании «Уорнер Бразерс» приобрести права на экранизацию данного произведения.
[3] – По П.В. Милованову, завязка скорее перекликается с романом известного французского писателя Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», который стал вершиной французского исторического романа эпохи романтизма. В начале произведения в одной из башен собора обнаружены странные останки. Критик высказал предположение, что литература Франции оказала на творчество писателя огромное влияние и помогла ему воссоздать неповторимый колорит страны в разные исторические эпохи.


Роман охватывает два временных периода: обе сюжетных линии развиваются параллельно, события прошлого находят отражение в настоящем.
Вместе с рассказчиком, Арно, мы возвращаемся во времена его молодости, когда он в составе группы студентов отправляется в Беарн (юг Франции) на раскопки старинного кладбища. Для преподавателей и товарищей основной интерес представляют захоронения времён "Чёрной смерти", однако главный герой заинтригован более поздней двойной могилой, относящейся, по его оценке, к первой половине восемнадцатого века. Удивляет его, в частности, то, что кто-то явно хотел позаботиться о душе покойных, снабдив обоих небольшими образками с изображением Богоматери и похоронив в освящённой земле - но при этом по каким-то причинам пренебрёг действующими кладбищами (не говоря уж о гробе).
Внимательно изучив тела, студент приходит во всё большее изумление: оба трупа были обезглавлены, в сердце каждого некий вандал воткнул железный прут. Больше о паре ничего не известно, так как из одежды на обоих лишь рубашки. Единственная зацепка - полустёртый герб на обороте медальона с изображением Девы Марии, который таинственный могильщик положил женщине на грудь.
Арно вынужден много времени проводить на основном захоронении, собирая материалы для научной работы, но тайна могилы не даёт ему покоя. Тем временем, раскопки подходят к концу, студентам пора возвращаться в университет в Тулузе. Законсервировав место, группа покидает кладбище. Научный руководитель рад, что студент собрал богатый материал, но юношу гораздо больше занимает загадка двойной могилы. С раскопок он тайком забрал медальон женщины и надеется узнать о ней больше. Планами Арно делится с Моник, однокурсницей и специалистом по Новому времени, и та подсказывает, в какие архивы обратиться.
Арно ходит на занятия и пишет работу по результатам раскопок, но он утратил к своей теме всякий интерес. Как только выдаётся свободный уик-энд, он садится в поезд и едет в По, в региональный архив. Там он перебирает один за другим геральдические сборники, пока наконец не находит знакомое изображение. И - о, счастье! - узнаёт, что в архиве хранятся записки последнего из членов этого провинциального дворянского рода, относящиеся как раз к началу восемнадцатого века. Арно заказывает документ, ждёт положенное время, и вот наконец ему выносят тоненькую пыльную книжицу. Дрожащими от предвкушения руками юноша открывает манускрипт, перелистывает жёсткие, пожелтевшие от времени страницы и погружается в чтение.
Автор мастерски владеет словом, и даже те читатели, кто далеки от истории и не являются поклонниками детективной составляющей в сюжете, охваченные азартом, с нетерпением последуют за Арно в поисках разгадки. Вместе со студентом они испытают разочарование, когда окажется, что в архивах хранится лишь часть рукописи – и вместе с ним будут ликовать, когда Моник поможет отыскать продолжение.


Записки отца Кристофа, последнего представителя небогатого дворянского рода Кост де Мирасу[5], погружают нас в эпоху начала XVIII века. Перед Арно открывается любовная история, несколько наивная для искушённого разума нашего современника, но подкупающая своей искренней простотой.
[5] – Такая фамилия, вероятно, выбрана автором не случайно: по утверждению лингвистов, она означает «Находящийся на склоне, обращённом к солнцу» и, таким образом, довольно явно отсылает нас к завершению романа./
Кристоф неожиданно получает место домашнего священника у графа Бенедикта де Руанеля[4]. Графу, чей предыдущий исповедник неожиданно скончался, его рекомендовал приор монастыря, рядом с которым располагался приход отца Кристофа. Для молодого кюре новое место – головокружительный карьерный взлёт. Охваченный эйфорией, он не замечает странностей, творящихся в роскошном особняке. Малое количество слуг Кристоф объясняет нелюдимостью графа, человека язвительного и циничного, привычку монсеньора и его супруги спать до вечера относит на счёт полуночных развлечений, до которых столь охочи дворяне, бледность обеих дочерей, по его мнению, вызвана слабым здоровьем.
[4] – Здесь возможно провести аналогию с произведением Стендаля «Красное и черное»: фамилия графа заставляет вспомнить господина де Реналя.
Портрет отца Кристофа выписан с особой любовью. Внешность священника, как он сам признаётся, для тех краёв – самая заурядная, если и искать в этом человеке красоту, то духовную. Во владениях графа он хочет стать «лучом света в тёмном царстве», не подозревая, что свет губителен для обитателей особняка:

«Вечером я спустился к ужину. Длинная винтовая лестница, незаметно перетекающая в узкие коридоры, напоминала паутину, в которой я мог бы барахтаться часами, как беспомощная муха, если бы не чья-то рука, деликатно коснувшаяся плеча:
- Святой отец, позвольте вас сопроводить.
Я невольно вздрогнул при звуке протяжного голоса Лазара.
- Я был бы тебе очень признателен, никак не могу разобраться во владениях графа.
Лазар выслушал меня и, ни слова не говоря, выступил вперед.
- Следуйте за мной.
Спустя какое-то время, неопределённое - в этом огромном доме я всегда терял ему счёт - мы очутились в знакомой зале с бесконечным столом, рассекающим её прямо по центру. Множество людей могло бы смело здесь разместиться, и несложно представить, сколько роскошных яств он любезно удержал бы на себе, однако хозяева не дают ему особенно разгуляться.
Супруги уже заняли свои места с дальнего от меня края. Сколько бы ни ужинал с хозяевами, сотрапезники всё те же: граф во главе стола, графиня по левую руку от него, я по правую. Между нами всегда поднос с дичью или другим мясом, и вино, непременно красное.
Лазар сопроводил меня до места и, едва заметно поклонившись графу, удалился.
- Никак, вы снова заблудились? – интересуется граф, бегло лаская пальцами свой бокал.
- Заблудился, - соглашаюсь я.
Отправляясь из Лэ, я забыл пообедать, и теперь сочный, аппетитный кусок оленины в моей тарелке настойчиво склоняет к греху чревоугодия.
- Попробуйте непременно этого соуса. Наш повар славится им на всю округу, - милая Леонор аккуратно подталкивает ближе чашку с соусом. Что ж, сочту я, пожалуй, её слова и улыбку за позволение приступить к трапезе. Ужин этот далеко не первый, и все они оставляли хозяев равнодушными.
- Отчего же вы не кушаете, графиня? – любопытствую я.
- Графиня на ночь больше не ест, ей кошмары снятся, - не даёт ей ответить супруг.
- Ещё какие кошмары! - передразнивает Леонор.
Граф тоже уделяет мало внимания еде, должен признаться, однако человек его происхождения и положения в обществе может позволить себе и не такие причуды.
Покуда я ем, они оба наблюдают за мной и переглядываются. Бокалы с вином опускаются, едва касаясь поверхности стола, и снова подносятся ко рту. Мой взгляд невольно оказывается на пару мгновений прикован к тому, как Леонор игриво облизывает алую жидкость, затаившуюся в шёлке губ.
- Отец Кристоф, что нового на моих землях? Всё так же веруют? – с нескрываемой ехидцей интересуется граф.
- Веруют, монсеньор. Вера эта примитивна, смешана с суевериями, но бесхитростна. Они на верном пути, волею Божией они спасут свои души. Куда же податься тому, кто отринул Спасителя?
Леонор фыркает:
- Да куда угодно! Вера связывает по рукам и ногам, заставляет плясать под чью-то дудку. Увольте, мне куда больше по душе свобода!
«Свобода?!»
Мне хочется возразить. Уж кто бы говорил о свободе! Всей молодостью, красотой, невинностью принадлежит она графу. Зная испорченную её натуру, я думаю, что сама она избрала такую долю; но мне и жаль добровольную пленницу – кому же не хочется свободы!
- Никто из нас не свободен. Бывает, что здесь, на земле, принадлежим мы не только Богу, но и другим людям. Вы и вправду считаете, будто это лучше?
Напрасно я играю с огнём, графиня юна, но не глупа, она в два счёта раскусит мои случайные манипуляции. А граф уж и подавно! Не стоит мне его злить, неблагодарных никто не любит.
Разумеется, Леонор подхватывает брошенный мной вызов и смело отражает его:
- От человека можно убежать, а куда вы спрячетесь от Бога?
- Никуда, но зачем же прятаться? Бог есть благо, Бог добр. Вы верите в него…
- Нет.
- Но как же тогда можете говорить…
- Полно вам её слушать, - перебивает граф. – Умные мысли не заглядывают в женские головки, особенно в те, что прелестнее других. Оставим бессмысленный спор. Мы помогаем церкви, знаем молитвы, приор – наш друг. Разве этого не достаточно?
- Если не стоит за этим истинной веры, бессмысленны ваши старания.
Леонор бросает пылкий взгляд на графа, он слегка приподнимает верхнюю губу в саркастической улыбке, оба молчат некоторое время.
- Кому нужна вера, отец Кристоф? Тем, у кого есть душа, говорите? – граф, кажется, на что-то намекает, забавляясь. - А тем, у кого её нет, что пользы от веры?
- У всех созданий Божиих есть душа, смертная – у животных, бессмертная – у людей. Душа есть у всех.
Я спохватываюсь, что начинаю повторяться - всегда был далёк от схоластических споров - и потому предпочитаю остановиться на этом и отдать должное знаменитому соусу.
- Скажем, у вампиров.
Я ахнул – и пища застряла у меня в глотке, как кость у аиста из басни месье Лафонтена, да так, что я и дышать не смог. Однако тут же почувствовал толчок в спину, и оленина вернулась на прежнее место. Спешно прикрыв губы платком, я обернулся: надо мной стоял граф, насмешливо улыбаясь. Леонор звонко хохотала».

Споры о «божественной природе всего сущего» дают читателю четкое представление о религиозных предпочтениях героев романа. И если вера священника, может быть, даже несколько наивна и слепа, а граф – олицетворение отрицания какой-либо божественности, то вера Леонор - это персонифицированная вера в тиранию супруга, от которой избавиться она не может или не хочет..


Продолжение записок Арно находит благодаря Моник в частном архиве. Единственная возможность ознакомиться с ними - выкупить документ, однако запрошенная сумма значительно превосходит его возможности. Тогда Арно интересуется у профессора, не может ли Университет выкупить манускрипт. Однако тот не представляет значительной исторической ценности, и студенту отказано.
Но, поскольку разговор происходит на дому, его слышит жена профессора Шанталь. Она всегда хорошо относилась к Арно, и теперь (к его удивлению и искренней признательности) даёт необходимую сумму. В обмен Шанталь просит возможности ознакомиться с содержанием. Воспитанная в традиционной буржуазной семье и подавляемая мужем, она вынуждена вести скучное существование домохозяйки и надеется, что интрига и любовная история внесут немного яркости в её серую жизнь. Пользуясь длительной командировкой мужа, Шанталь приглашает вечерами Арно и Моник, и вместе они следят за перипетиями истории двухсотлетней давности.


Как человек искренне верующий и принимающий своё призвание всерьёз, Кристоф искренне расстроен равнодушием Руанеля и его домочадцев к религии. Даже понимая, что его наняли лишь для приличия, он не оставляет попыток вернуть их в лоно церкви. Это быстро приводит его к конфликту с графиней, которая, не сумев поколебать веру отца Кристофа словом, прибегает к извечному женскому оружию – красоте. Красоте, к которой молодой священник не в силах остаться равнодушным.
Так автор рисует их первую встречу – и впервые задаёт читателю вопрос: кто в судьбе отца Кристофа злой гений – граф или его супруга, пылкая испанка Леонор:
«Передо мной предстало прекраснейшее из созданий Божиих; дабы не вводить себя и читателя во грех, воздержусь от описания стройного стана и милого лица графини, скажу лишь, что облик её был таков, что я застыл в восхищении и забыл даже поприветствовать её и поклониться. Графиня, впрочем, не обратила на мою неловкость ни малейшего внимания: она весьма фамильярно взмахнула прелестной округлой ручкой и села напротив супруга. Только тут я заметил, насколько фриволен её наряд – её светлость изволила выйти к нам в неглиже – и провёл остаток беседы, не смея поднять глаз».
Графиня ведёт себя всё более смело, священник борется с собой, но, кажется, уступает… Арно, Моник и Шанталь – а с ним читатель - пребывают в искренней уверенности, что перед ними галантная история в духе «Манон Леско». Похоже, найденные тела принадлежат графине и священнику, убитым графом из ревности. Потому как Леонор виртуозно искушает отца Кристофа: отчего бы тому не сложить с себя сан – ведь вместе с ним угаснет его древний род, павший на полях брани нескончаемых войн Людовика XIV? Тогда священник будет свободен – и сможет жениться на той, на ком пожелает. Она же никогда не была обвенчана с графом…


Увы! Что ответил священник, раздираемый противоречивыми устремлениями, Арно не знает – записки вновь обрываются. В этот момент читателю будет непросто побороть желание пролистать книгу вперёд, к продолжению дневника. Однако, если он смирит первоначальный порыв и вместе с Арно отправится на поиски окончания рукописи, путешествуя по монастырям и архивам, перед ним откроется новая сторона истории современной. Постепенно особо проницательный читатель начнёт догадываться, почему студент столь упорен в своём желании: Арно невольно сопереживает несчастному священнику, который становится все ближе и понятнее молодому человеку.
Деликатно умалчивая о том, что произошло в те вечера, когда простудившаяся Моник не могла прийти на традиционные чтения, через мысли юноши автор даёт понять, что Арно невольно повторяет судьбу отца Кристофа. Здесь автор преподносит читателю на первый взгляд совершенно банальную любовную интригу, которая, однако, оригинально перекликается с историй из прошлого.
Тем не менее, мягкая романтичная Шанталь – вовсе не копия Леонор, перед нами два завершённых, самостоятельных характера. Если история жены профессора и Арно построена вся из полунамёков и умолчаний, то графиня – весьма легкомысленная (в представлении отца Кристофа) женщина, позволяющая себе вольности даже в присутствии супруга, который, как ни странно, скорее поощряет такое поведение.


Арно, уже отчаявшись отыскать окончание записок, хватается за последнюю зацепку: монастырь, приор которого протежировал Кристофа, всё ещё существует. Юноша решает, что если этот, последний след тоже оборвётся, то он возьмётся за ум: вернётся к учёбе и разорвёт отношения с Шанталь. Однако кто-то словно слышит его обет: оказывается, что архив аббатства пережил все войны и напасти, а в списке настоятелей Арно с удивлением обнаруживает отца Кристофа, заведовавшего общиной почти до Революции. Он совершил множество добрых дел, его нетленное тело – одна из святынь обители. Гадая, что же произошло в доме графа два века назад, юноша с помощью Моник исследует богатейший архив монастыря и наконец находит окончание записок.
История приближается к кульминации: вскоре после разговора с Леонор её супруг вызывает Кристофа к себе, говорит, что доволен его служением и расписывает перед растерянным священником красочные перспективы будущей церковной карьеры. А если тот пожелает, то и политической, так как Руанель может ввести его в окружение приближенного к власти кардинала де Полиньяка.
Кристоф оказывается перед тяжёлым выбором: он с трудом устоял перед чарами Леонор, смутно ощущая греховность её предложений, однако, если сейчас откажется от неё, это будет выглядеть так, будто он обменял любовь на карьеру. В расстроенных чувствах священник заходит без разрешения в кабинет и обнаруживает графа, приникшего к шее одной из дочерей. Сначала Кристоф принимает прикосновение за поцелуй, но граф отстраняется, и неожиданно все странности дома находят объяснение (надо сказать, что автор виртуозно заставляет полностью о них забыть, и озарение снисходит на обоих – отца Кристофа и читателя).
Священник пытается бежать, но путь ему преграждает Леонор. Следует диалог, в ходе которого Руанель убеждает отца Кристофа, что тому невероятно повезло («Я возведу вас на самый верх; я дам вам всё. Я ваше благословение, мой дорогой Кристоф»). В растерянности священник поддаётся соблазну.
Оправдывает он себя надеждой спасти Леонор, но ходит по краю пропасти:
«"Говорите, говорите", - думал я, но уже не слышал её слов.
Фарфоровая кожа, такая нежная на вид, такая благородная. Алые уста, пышущие жизнью. Нет, это создание не могло умереть и возродиться посланником дьявола! Было в ней нечто невинное, было в ней всё человеческое. Её превращение - на совести графа, моего благородного покровителя… Лишить дитя самого бесценного – её души!
Я не сразу заметил, что Леонор унялась. Её голос звучал спокойнее, мелодичнее, щекотливее. Я вынырнул из опасных мыслей и вновь увидел пред собой милейшую юную графиню, кокетливо мнущую шёлковый, богато расшитый платочек.
- Вы, наверное, проголодались, святой отец? Уж я-то не на шутку!
Она игриво улыбнулась, и от её мимолётной улыбки меня словно обдало столбом ледяного дождя, бушующего за окном замка. Давно следовало задуматься о том, что голод у нас с графиней разный. И в тот момент меня посетила новая мысль – невинная Леонор, так уж ли она невинна? Почему я защищал её в диалогах с самим собой? Почему искал ей оправдание? И разве есть оправдание тому, у кого на губах человеческая кровь? Пусть даже - на самых прекрасных губах, которые мне только доводилось видеть…»


На этом, к величайшему разочарованию Арно, записки обрываются. Вернувшись в свою комнату уже поздним вечером, он обнаруживает письмо от Шанталь. Та просит больше её не беспокоить: если адюльтер, да ещё и с мужчиной младше неё, откроется, общество её отвергнет. Она не видит для них совместного будущего.
Арно испытывает жестокое разочарование. Тем сильнее его желание узнать, чем завершилась история отца Кристофа и Леонор. Неожиданно он понимает, что последние несколько дней Моник, которой нельзя было оставаться в мужском монастыре, не приходила. Встревоженный, так как девушка вновь приболела, он хочет выйти в деревню, но теряется в бесконечных коридорах монастыря и забредает в подземелья.
Ощущая за спиной чужое присутствие, Арно оборачивается, но не успевает радостно воскликнуть: «Моник!» - как подруга нападает на него. После короткой борьбы она вновь скрывается в темноте; Арно в ужасе пытается отыскать путь наверх и сталкивается с настоятелем. В ответ на сбивчивые вопросы аббат успокаивает студента и ведёт за собой, говоря, что это всё из-за грибка, поселившегося на камнях, к ним даже учёные приезжали, люди со слабым здоровьем легко подхватывают заразу, агрессия – один из симптомов… и Арно вдруг обнаруживает себя в склепе, за захлопнувшейся дверью.
Видя, как восстаёт из могилы Кристоф, Арно думает, что пришёл его последний час. Однако вампир сыт кровью Моник и интересуется, что незваный гость ищет. «Разгадку, за которую не жалко отдать жизнь», - говорит студент. «Что ж, спрашивай», - отвечает вампир.
Неожиданно для самого себя Арно заговаривает не о графине, а о Моник, но Кристоф категоричен: спасти девушку нельзя. Она напомнила ему Леонор, и в безумной попытке вернуть хотя бы подобие утраченной любви он даровал ей вечную жизнь. Сейчас Кристоф испытывает глубокое раскаяние, но ничего изменить не может: всё его существование после обращения – сплошная череда проступков и угрызений совести. Как ни старается он отказаться от человеческой крови, позволить себе умереть не может. Его не столько страшит ад, сколько то, что он забудет Леонор.


Кристоф приглашает студента составить ему компанию на прогулке – ночью он иногда покидает своё последнее пристанище – и делится с юношей самым сокровенным: историей любви к женщине, обуреваемой противоречивыми чувствами. Для графа она была вечной неломающейся игрушкой, он же для неё - объектом одновременно ненависти и чувственной привязанности к тому, кто, несмотря на свою жестокость, навсегда с нею. Эта почти болезненная привязанность выросла, возможно, из необходимости долгие годы быть вместе и из смутных подозрений о прошлом супруга, полном невыносимых мук.
Священник, узнав их секрет, и сам не может решить, как поступить (не последнюю роль в его нерешительности играет то, что граф уже многое сделал для него и обещал ещё больше: "Не желаете пачкать ваши чистые руки о политику? Подумайте, сколько добра вы сможете сделать, будучи епископом!"). Кристоф невольно продолжает быть пассивным свидетелем их отношений. Он ещё надеется спасти душу Леонор, но первая же попытка заговорить с графиней на эту тему заканчивается провалом:
"- Бог? - лицо графини потемнело. - О да! Я верила в него, верила! Истово, искренне, как верит семнадцатилетняя девица, воспитанная в строгости и благочестии! Я верила, что он сохранит меня!
Она вскочила и заметалась по комнате, ломая руки. Я был поражён столь искренним чувством в женщине, которую привык считать лживой и поверхностной, и слушал, замерев, не смея возразить.
- И где был Бог, когда я умирала?! Когда тело пронзала невыносимая боль, все чувства гасли, и остался лишь ужас, и сама моя душа растворилась в нём?! Когда я возрождалась к жизни - но уже не человеком?! Где он был, ваш всемилостивый Бог?!»
Мне казалось, что вижу обезумевшую хищную птицу, с отчаянным криком бьющуюся о прутья клетки - и постепенно затихающую, замирающую, смиряющуюся, ибо сила её крыльев - ничто против железа".
И перед читателем раскрывается драма человека, женщины, чьи ожидания обмануты, надежды разбиты, а обращение ее в вампира бессмысленно и жестоко.


Рассказ Леонор создает третий план повествования и переносит нас в эпоху мрачного Средневековья.
Она была рождена в Испании и хотела постричься в монахини. Ее исповедником был отец Мануэль – священник с чистыми помыслами и весьма добродетельный. Однако Леонор не успевает принять постриг – в их городок в Астурии приходит чума. Леонор теряет всех близких и отныне живёт, чтобы помогать отцу Мануэлю. Свирепствует болезнь, но священник бесстрашно ходит по улицам и домам и пытается вселять в сердца людей надежду с помощью Слова Божьего.
Чтобы помочь уцелевшим от заразы, он приютил около двадцати человек в стенах церкви. Больше всего его волнует, как бы не завести в стадо паршивую овцу, но когда однажды убежища просит человек в одежде дворянина, отец Мануэль не смеет отказать. Он ещё не подозревает, что впустил в святую обитель вампира.
Здесь перед нами предстает порождение тьмы в лице графа – таким, каким его впервые увидела Леонор, а не ироничным бонвиваном эпохи Просвещения. Времена меняются, но вампиры прекрасно адаптируются. Из человеческого у него лишь внешность; социальная маска не может скрыть его циничности и отрицания всякой высшей силы, уподобляя тем самым его образ образу падшего ангела, разочаровавшего когда-то своего создателя и отныне лишенного отеческой защиты. Автор удачно скрывает обстоятельства обращения, и читателю остается лишь гадать: был ли этот мужчина изначально порочен и стал вампиром из-за жажды бессмертия? Или же его обратили насильно? Каков бы ни был ответ, Леонор знает графа только таким: жестокость плещется в нем, ощущаясь солоноватым привкусом крови невинных жертв.
Вскоре вампир раскрывает свою истинную натуру и обещает оставшимся в живых спасение: он может определить, кто болен, и не допустить зараженного внутрь, а в обмен ему нужно всего лишь немного крови. Отец Мануэль соглашается на «сделку с дьяволом»: он не может допустить, чтобы вверенные его заботам люди погибли от страшной болезни. Вампир убеждает отца Мануэля, что тот ему нужен, что святой отец обладает авторитетом, способен увлечь за собой людей и удерживать их в повиновении – и сберечь их ценой малых жертв. Миссия отца Мануэля проста: он должен выступить посредником, привлекать уцелевших. Он будет посланником Божьим в глазах людей. Вампир, однако, скоро не выдерживает и высасывает досуха очередную добровольную жертву, которой отец Мануэль в ответ на жалобы, не глядя, повторял: «Потерпи, потерпи», - и та доверчиво терпела. В ужасе от произошедшего, отец Мануэль решает собрать выживших и бежать, но вампир предугадывает его планы. Вместо спасения людей, доверившихся священнику, совершается долгая и кровавая бойня беспомощных жертв.
Сцена «кровавой жатвы» вырисовывается как яркий цветок среди чумного смрада Средневековья. В описании автору удается тонко сочетать эстетику смерти, свойственную философии Японии, и динамику жестокой расправы нечеловека с беспомощными, лишенными всякой надежды людьми.
Лишь Леонор вампир, привлеченный ее красотой и невинностью, оставляет в живых. Пытаясь вырваться из объятий чудовища, девушка видит, как отец Мануэль убегает с несколькими уцелевшими, не пытаясь её спасти. Её мир рушится, она больше никому и ни во что не верит. После издевательств и игр «с едой», Леонор была жестоко обращена в вампиршу, и по своей слабости оставалась игрушкой в руках нежити и после смерти. Её философия проста: она всё потеряла, её никто не пожалел, так какой смысл щадить других.
Тем не менее, Кристоф неожиданно относится к ней, как к человеку, с сочувствием, с состраданием, и отчаянно хочется верить, что для неё ещё не всё потеряно. Но что ждет её на свободе? Леонор предлагает убедить её, что за стенами особняка жизнь лучше. Каждому аргументу священника она противопоставляет свой. Свобода - бездомность, защита мужчины – одиночество… Из их напряжённого диалога становится ясно, что она бы и хотела перемен, но боится их.


Раздираемый внутренними противоречиями, стремясь равно избавиться от соблазна и спасти возлюбленную, Кристоф взывает о помощи к секретному испанскому ордену. Встреча с представителем ордена произошла ещё в начале истории (и вновь читатель вспомнит об этом лишь в определённый автором момент).
Солдаты и монахи отправляют в небытие «дочерей» и слуг графа. Вампир беспощадно расправляется с представителями инквизиции, и вот между ним и Кристофом не остаётся никого: священник чувствует, как в его плоть вонзаются клыки. Но Леонор в последний момент вырывает жертву из рук графа – в ее сердце все еще живут человечность и сострадание. После минутного забытья Кристоф приходит в себя. Он видит склонившуюся над ним Леонор, приподнимается, протягивает к ней руку и… другой рукой всаживает ей кол в сердце.
Захваченный рассказом читатель готов воскликнуть вместе с ней: «Почему?!» Кристоф видит в гаснущих глазах жестокое разочарование: её вновь предали. Но тут же разочарование вытесняет новая мысль, девушка улыбается и шепчет: "Покой..." Её глаза закрываются, и мы понимаем, что исстрадавшаяся душа Леонор наконец обрела избавление, которого страстно желала, но не могла получить сама.
Гибель графини самым неожиданным образом воздействует на Руанеля – он сломлен. «Игрушка», оказывается, занимала огромное место в его жизни. Граф не выпускает из рук тело той, которая была с ним столько лет, и позволяет убить себя без сопротивления.
Затем Кристоф кратко рассказывает, как похоронил возлюбленную рядом с её хозяином в одной могиле, ибо не смог разорвать их странную, непонятную человеческому сознанию связь. А вскоре понял, что сам стал вампиром – и в порыве гордыни решил, что вечная жизнь позволит ему вечно творить добро, забывая о том, что превратился в чудовище. В силу веры он, как может, борется с собой, поэтому больше похож на живой скелет, но не находит в себе мужества расстаться с подобием существования.
Мы возвращаемся на куртину у стены монастыря. Арно приходит в себя, он поражён рассказом отца Кристофа. Однако он вновь вспоминает о Моник, которую втянул в эту авантюру, и просит вампира уйти, так как скоро встанет солнце. Но священник отвечает: "Я знаю… В моей жизни всегда не хватало света". Мы понимаем, что и для Моник нет надежды. После всех чудесных событий происходит стремительная и грустная развязка.


Автор намеренно оставляет финал открытым, заставляя читателя надеяться, что Арно всё же удастся спасти Моник – и в глубине души признавать, что это невозможно. Стоила ли жизнь девушки разгадки секрета древней могилы? Это один из вопросов, на которые автор предоставляет отвечать читателю.
Другой вопрос – что есть зло? Вампиры? Но не отражение ли они собственных тёмных сторон, слабостей героев? Недаром они появляются в романе вкрадчиво и в тоже время захватывают внимание читателя, как навязчивая до головной боли мысль, просачиваясь на страницы с пылью археологических раскопок, с душным запахом пудры и чумным смрадом.
Одна из центральных идей романа – невозможность компромисса со злом. Кто бы ни прибегал к нему, успокаивая самообманом совесть, ни к чему хорошему это не приводит - ни отца Мануэля, ни отца Кристофа. Окончание романа позволяет предположить, что, если Арно оставит Моник в живых, то вскоре появятся новые жертвы. Как он поступит? Возможно, ответ найдётся, если взглянуть на пролог в свете открывшихся тайн.
Далеко не последнее место в романе занимает любовь. И любовь эта не возможна ни для кого из героев, над которыми словно довлеет злой рок. История Шанталь, Арно и Моник тесно переплетается с историей графа, Леонор и Кристофа, и можно смело утверждать, что автор провел здесь параллель намеренно. В данном сравнении наиболее удачно ему удалось показать влияние эпохи на развитие чувств героев. В начале либерального восемнадцатого века, века Просвещения, «люблю» для священника не менее греховно, чем в Средневековье, но и в свингующие 60-е «люблю» отягощено множеством «но», особенно для замужней женщины.
В завершение, следует отметить высокий уровень стилизации в главах, посвящённых XVIII веку, продуманность деталей, историческую достоверность. Автору удаётся выписать яркую картину быта и нравов провинциальной Франции в последние годы правления Короля-Солнце, погрузить читателя в атмосферу того времени, и при этом избежать натянутости, излишней энциклопедичности повествования. Несомненно, образование г-на Смирнова сыграло в этом не последнюю роль: как истинный историк, он не снисходит до допущений, которыми грешил даже Вальтер Скотт, и тем более, до анахронизмов, усеивающих страницы «исторических» романов многих современных авторов.
Из недостатков можно отметить разноплановое построение романа. Оно требует от читателя некоторого усилия при переходе из одной эпохи в другую. При этом почти создается ощущение «расползания» сюжета, но автору удается ловко свести все к единому месту действия и преподнести неожиданную развязку.
Несомненно, это произведение обладает высокими литературными качествами и удовлетворит даже самого придирчивого критика – читателя.