…И родиться дельфином

Головокружение, растерянность, необъяснимый дискомфорт, кессонова болезнь от выныривания из текста, желание вырубить компьютер и воскликнуть: «Черт побери, я не хочу сегодня ничего больше читать, смотреть и слушать!», — это симптом того, что прочитанное можно назвать литературой.
Ваша душа должна кровоточить после встречи с текстом.
Если такого не происходит – вы прочли не тот роман.

«Всё началось как обычно — с того, что сел телефон. Уже сколько месяцев думаю о том, что нужно купить новый, но... мысли мыслями, а для того, чтобы зайти наконец в магазин, вечно чего-нибудь не хватает. Времени, денег, желания... Хотя какие к черту деньги, какое время? Желание — вот ключевое слово. Ключевое и единственно важное».
Преуспевающий финансовый директор в костюме с иголочки. Дача мебельного олигарха и две бутылки пива, припасённые для несостоявшихся посиделок типичных представителей московского офисного планктона. Любовное поглаживание названий — «самсунг», «иномарка», «ниссан» — в тексте. Разве это не традиционный запев для очередного «мыла» (пусть и написанного языком более хорошим, чем обычно), где перечисление брендов и атрибутов столичного гламура столь же обязательно, как и буквы?
Когда на сцене появляется девушка героя, мы смело предполагаем, как события будут развиваться дальше, — ведь нас подвели к знакомому трамплину! Натренированная память и вышколенная бесчисленными вариациями «на тему» фантазия подсказывают услужливо: сейчас герой будет коварно укушен вампиром, вынужден будет бросить всё и таится от возлюбленной, терзаясь и рефлексируя… Или нет: вампир похитит героиню, а герой бросится её вызволять… Разумеется, её должны запереть под замок (не иначе как в роскошной элитной квартире или лучше особняке на Рублёвке; не иначе как с мрачной охраной; не иначе как с гардеробом, полным шмоток) до тех пор, пока она не догадается, что похититель — любовь всей её жизни… Разборки вампирских кланов, сексуальные красавцы (представлена вся гамма цветов шевелюры и глаз), двуличные холодные вампирши… Параллельный мир? Мрачное фэнтезийное королевство? Это мы тоже проходили и знаем, как положено: на подмогу вампирам спешат эльфы, за ними стройными рядами выступают оборотни, под зловещую барабанную дробь появляются противные колдуны, а принц спасает свою принцессу… Но стоп! Что это?
Автор играет не по правилам! Нет в тексте знакомых указателей, и «ниссан» мчит нас в неизвестность, заставляя растерянно оглядываться по сторонам. Добро пожаловать в роман «Надежда».

Действие романа разворачивается в двух планах: в современной Москве и в некой альтернативной реальности. В нашем мире главный герой, вполне довольный жизнью дизайнер Игорь, готовится к свадьбе и знакомится с успешным финансистом Костиком, который, как ни странно, оказывается не нахрапистым «крутым», а на редкость умным и приятным собеседником. Эта случайная встреча в Подмосковье получает неожиданное продолжение и круто меняет судьбы всех персонажей. В мире втором герой — бесправный раб, один из тех, кто гнёт спину на могущественных вампиров и не имеет права покидать Посёлок, по устройству больше всего походящий на концлагерь. В Москве электрички метро спешат к станции ВДНХ, пьётся пиво, справляются дни рождения. В Посёлке люди ютятся в тесных комнатушках, забыв, что такое жизнь при дневном свете, по улицам ходят вампирские патрули, устраиваются показательные казни и иногда бродят фантастические слухи о свободных людях. И обе эти реальности описываются так буднично, так естественно, с интонацией «а как же иначе?», что не только безболезненно адаптируешься в обоих мирах, но и видишь перед собой протагониста — вяло роняющего слова апатичного наблюдателя.

Сказать автору самый главный комплимент, который так и рвется с языка, — значит раскрыть преждевременно карты и лишить удовольствия тех, кто «Надежду» ещё не прочёл. Суть происходящего и пратекст угадываются уже в первой трети романа, и когда делаешь это открытие, начинаются муки и радости предвкушения: что, неужели действительно автор к тому, о чем ты думаешь, ведёт? За что такой роскошный подарок? Остаётся заменить комплимент другим: автор вдохнул в тело своего романа душу, оживотворил его мыслью, так что в нём пульсирует жизнь. Это не учащённый пульс пришпоренного экшена, а нечто другое, и потому легко закрываешь глаза на то, чего никогда бы не стерпел в другом тексте.
Роман не всегда ровен. В нём встречаются общие места, стилистические погрешности, наспех, клишировано написанные сцены, стандартные образы и потрепанные долгой литературной жизнью метафоры. Кое-где повествование повисает на волоске от откровенной сентиментальности. Где-то автор увлекается фэнтезийной игрой, но здесь его, впрочем, спасает самоирония. («На ум неожиданно пришли все те исторические книжки, которыми столь много пичкали меня в детстве. И описание средневековья — одно и то же, словно однажды созданное кем-то, а потом банально раз за разом сдираемое под копирку верными последователями... И, конечно, точно такие же фильмы...» «история наверняка подойдёт для фантастического рассказа самого Лукъяненко»)
Есть два-три момента, когда за роман становится страшно. Первый – когда герои оказываются таки в растреклятом элитном гостиничном номере. Думаешь: ну зачем же ты так, автор? Неужели и тебя соблазнил гламур? Второй раз — когда Игорь беседует на пригорке с Илоной. Нависло ощущение беды: по краю ходим, а там, за ним, — пропасть сентиментальности… Да, наконец, как же царапали глаз застенчивые кавычки, возникающие там, откуда надо бы их гнать метлой…
Правдоподобность тоже частенько оказывается под вопросом. Иногда это разрывы в логической ткани повествования, иногда неубедительная мотивация героев. Так, тщательно выстроенное объяснение Костиного срыва разваливается надвое из-за упоминания продукции «Джона». Нелогично эволюционирует характер Светы, которая этакая акула от бизнеса в начале и жена декабриста в конце. Не хватает психологической достоверности кинематографической репризе Кости. Слишком уж она красива, искусственна, как по нотам. Будь его речь менее литературной, более экспрессивной или косноязычной, верилось бы в нее больше. Да и жертву-то не жалко, будто и нет её вовсе – вернее, есть, но как точка приложения действий (или бездействия) других лиц, а не как живой человек.
Изначально хотелось попенять за то, что между некоторыми сценами — вакуум: уговариваешь себя — «да, и такое могло быть», но текст к этому не подвёл. Однако очень скоро подобные воздушные ямы начинаешь принимать как должное – и даже как непременное: ведь в реальности многое из случившегося с нами тоже иррационально, не подчиняется законами логики, обрушивается на нас, как снег на голову.

«- Ты новый? - спросил вампир, остановившись всего на расстоянии вытянутой руки. - Иди за мной, тебе выдадут одежду и инструмент. Ночь ещё только начинается, успеешь отработать своё... И, самое странное, я почему-то прекрасно понимал эту дикую, ни разу доселе не слышанную речь...»
Одно из величайших достоинств, которым может обладать произведение, — способность увлечь, унести с собой потоком. Так, чтобы сев за книгу с намерением пробежать глазами первые абзацы, — с болезненной жадностью глотать строчку за строчкой. Оказаться загипнотизированным этим текстом, говорящим напрямую с чем-то в глубинах твоей души.
Это эмоциональное воздействие, не ослабевающее, а только нарастающее по мере развертывания действия, пусть и главный, но не единственный козырь романа. На руках у автора — нетривиальный подход к вампирской тематике, мастерски расставленные по тексту вехи, ненавязчиво напоминающие об основной идее произведения, продергивающие её через текст, постоянные явные и неявные отсылки к культовым фильмам и к значимым текстам. Очевидно, что отсылки эти не конфетти, призванные припорошить текст «интеллектуальностью» и создать впечатление начитанности и «насмотренности» автора. Эти тексты и кинотексты действительно стали частью писателя, переварены им. Может, это уже только мнится, но очень быстро налаживаешься отыскивать в повествовании реминисценции и аллюзии. Двадцать километров от Москвы — это, конечно, не дремучий лес, да и герой ещё не на середине жизненного пути, но думаешь: а вдруг?.. Спрашиваешь себя: Посёлок — уж не те ли «отверженные селенья» с «тьмой беззвёздной»? А земли Ледяных владык — не к проклятому вечному ледяному ливню ли отсылают?
Очень хороша композиция романа. Она так естественна, что не замечаешь её идеальной выстроенности. А между тем каждый эпизод крепко прибит на нужное место, становится очередной ступенькой к развязке. Такая гармоничность обеспечивает ощущение крепости произведения и одновременно его свежести. Автор совершает свой слалом по склону повествования, виртуозно уклоняясь от предсказуемости сюжета, проскальзывает между жанрами (детектив? нет; фэнтези? нет) – и заставляет вскричать: «Браво!» Радует и подчёркнутая плавность, неторопливость перехода ко второму плану («Не помню сам, как я вошёл туда»?). Плавность эта, если не слишком внимательно пробегаешь предшествующей рубежной фразе абзац, вводит в заблуждение; ждёшь, что герой выполнит свой квест и благополучно вернётся к исходной точке, а мрачные «там» окажутся сном. Разве не затем совершается бегство в иные миры? «После Перумова были другие - Мария Семенова, Сергей Лукъяненко, Майкл Муркок... Они творили собственные миры и наделяли их жизнью. Порой не очень удачно, порой - выше всяких похвал. Когда как. Но Врата - книги в твёрдых, красивых обложках - были открыты всегда». Благодаря неторопливости, мастерскому чередованию планов и эпизодов психологическая атмосфера, настрой каждого из миров блестяще выдержаны, а характеры раскрываются постепенно и последовательно. История открывается нам шаг за шагом — и с каждой строчкой становится всё больше не по себе. Повествование затягивает в воронку. Манера, в которой автор излагает историю, — неумолимо повествовательная, слегка монотонная, — ведёт нас вниз по спирали, а потом оказывается, что вошли мы в штопор... Ассоциации эти — спираль, воронка, винтовая лестница, схождение — не случайны, и можно только восхититься тем, как автор сумел выразить свою идею на всех структурных уровнях романа, транслировать её читателям на уровне ощущений. Финал же – закономерный росчерк пера в конце истории. Взлетающий в небеса, острый и замыкающий круг, дающий – надежду.
Особое спасибо за то, что автор не старается во что бы то ни стало рассказать нам о том, каковы герои, не подсовывает суетливо набившие оскомину дотошные описания персонажей. Он просто позволяет героям самим выходить из текста и жить. Ну и наконец, трудно не вспомнить некоторые фразы, которые при их видимой простоте сразу выпрыгивают на тебя со страницы. Например: «Набрав воздуха, я с головой опустился под воду. Там было хорошо, тепло и уютно. Осточертевшие мысли сразу поблекли и отступили куда-то на второй план. Я мог задерживать дыхание надолго, целых две с половиной минуты. Может, мне следовало родиться дельфином?..»

«Внутри гигантского круга золы горело много огней. Не пожаров, нет — именно специальных огней: факелов, костров, фонарей. И сновали тёмные фигуры... тёмные фигуры вампиров. А ещё дальше, уже за чертой сожравшего дома пламени, стояло что-то ещё. Сначала я не понял что — пока Караван не подъехал ближе. И я не увидел...
Кресты. Те самые, латинской буквы "Х".»
Некто сказал, что в разные эпохи пишутся разные тексты — или «что-то», или «о чем-то». «Что-то» написать заведомо легче. С «о чём-то» возникают затруднения. Для создания произведений второго типа требуется наличие сформированного мировоззрения, собственной бытийной концепции, системы ценностных ориентаций и нравственных табу, которые немыслимо нарушить. «Надежда» — как раз роман «о чём-то».
«Надежда» — это и название романа, и имя героини. Характеры у них схожи — тем, что оба осмеливаются тыкать носом в наши слабости и ошибки. Вместо того чтобы рассказывать сказку о том, как всё вдруг стало хорошо с минимальными потерями и минимальным напряжением сил, автор предлагает нам притчу. Притча эта обладает силой. Той, которая бьёт под дых. Он мрачен. Он жёсток. Он способен разочаровать, потому что его цель — взрезать вам душу, как рыбий живот.
Зачем же читать этот роман? Затем, чтобы почувствовать себя человеком, который способен совершать поступки.