…И родиться дельфином
Головокружение, растерянность, необъяснимый дискомфорт, кессонова болезнь от выныривания из текста, желание вырубить компьютер и воскликнуть: «Черт побери, я не хочу сегодня ничего больше читать, смотреть и слушать!», — это симптом того, что прочитанное можно назвать литературой.
Ваша душа должна кровоточить после встречи с текстом.
Если такого не происходит – вы прочли не тот роман.
«Всё началось как обычно — с того, что сел телефон. Уже сколько месяцев думаю о том, что нужно купить новый, но... мысли мыслями, а для того, чтобы зайти наконец в магазин, вечно чего-нибудь не хватает. Времени, денег, желания... Хотя какие к черту деньги, какое время? Желание — вот ключевое слово. Ключевое и единственно важное».
Преуспевающий финансовый директор в костюме с иголочки. Дача мебельного олигарха и две бутылки пива, припасённые для несостоявшихся посиделок типичных представителей московского офисного планктона. Любовное поглаживание названий — «самсунг», «иномарка», «ниссан» — в тексте. Разве это не традиционный запев для очередного «мыла» (пусть и написанного языком более хорошим, чем обычно), где перечисление брендов и атрибутов столичного гламура столь же обязательно, как и буквы?
Когда на сцене появляется девушка героя, мы смело предполагаем, как события будут развиваться дальше, — ведь нас подвели к знакомому трамплину! Натренированная память и вышколенная бесчисленными вариациями «на тему» фантазия подсказывают услужливо: сейчас герой будет коварно укушен вампиром, вынужден будет бросить всё и таится от возлюбленной, терзаясь и рефлексируя… Или нет: вампир похитит героиню, а герой бросится её вызволять… Разумеется, её должны запереть под замок (не иначе как в роскошной элитной квартире или лучше особняке на Рублёвке; не иначе как с мрачной охраной; не иначе как с гардеробом, полным шмоток) до тех пор, пока она не догадается, что похититель — любовь всей её жизни… Разборки вампирских кланов, сексуальные красавцы (представлена вся гамма цветов шевелюры и глаз), двуличные холодные вампирши… Параллельный мир? Мрачное фэнтезийное королевство? Это мы тоже проходили и знаем, как положено: на подмогу вампирам спешат эльфы, за ними стройными рядами выступают оборотни, под зловещую барабанную дробь появляются противные колдуны, а принц спасает свою принцессу… Но стоп! Что это?
Автор играет не по правилам! Нет в тексте знакомых указателей, и «ниссан» мчит нас в неизвестность, заставляя растерянно оглядываться по сторонам. Добро пожаловать в роман «Надежда».
Действие романа разворачивается в двух планах: в современной Москве и в некой альтернативной реальности. В нашем мире главный герой, вполне довольный жизнью дизайнер Игорь, готовится к свадьбе и знакомится с успешным финансистом Костиком, который, как ни странно, оказывается не нахрапистым «крутым», а на редкость умным и приятным собеседником. Эта случайная встреча в Подмосковье получает неожиданное продолжение и круто меняет судьбы всех персонажей. В мире втором герой — бесправный раб, один из тех, кто гнёт спину на могущественных вампиров и не имеет права покидать Посёлок, по устройству больше всего походящий на концлагерь. В Москве электрички метро спешат к станции ВДНХ, пьётся пиво, справляются дни рождения. В Посёлке люди ютятся в тесных комнатушках, забыв, что такое жизнь при дневном свете, по улицам ходят вампирские патрули, устраиваются показательные казни и иногда бродят фантастические слухи о свободных людях. И обе эти реальности описываются так буднично, так естественно, с интонацией «а как же иначе?», что не только безболезненно адаптируешься в обоих мирах, но и видишь перед собой протагониста — вяло роняющего слова апатичного наблюдателя.
Сказать автору самый главный комплимент, который так и рвется с языка, — значит раскрыть преждевременно карты и лишить удовольствия тех, кто «Надежду» ещё не прочёл. Суть происходящего и пратекст угадываются уже в первой трети романа, и когда делаешь это открытие, начинаются муки и радости предвкушения: что, неужели действительно автор к тому, о чем ты думаешь, ведёт? За что такой роскошный подарок? Остаётся заменить комплимент другим: автор вдохнул в тело своего романа душу, оживотворил его мыслью, так что в нём пульсирует жизнь. Это не учащённый пульс пришпоренного экшена, а нечто другое, и потому легко закрываешь глаза на то, чего никогда бы не стерпел в другом тексте.
Роман не всегда ровен. В нём встречаются общие места, стилистические погрешности, наспех, клишировано написанные сцены, стандартные образы и потрепанные долгой литературной жизнью метафоры. Кое-где повествование повисает на волоске от откровенной сентиментальности. Где-то автор увлекается фэнтезийной игрой, но здесь его, впрочем, спасает самоирония. («На ум неожиданно пришли все те исторические книжки, которыми столь много пичкали меня в детстве. И описание средневековья — одно и то же, словно однажды созданное кем-то, а потом банально раз за разом сдираемое под копирку верными последователями... И, конечно, точно такие же фильмы...» «история наверняка подойдёт для фантастического рассказа самого Лукъяненко»)
Есть два-три момента, когда за роман становится страшно. Первый – когда герои оказываются таки в растреклятом элитном гостиничном номере. Думаешь: ну зачем же ты так, автор? Неужели и тебя соблазнил гламур? Второй раз — когда Игорь беседует на пригорке с Илоной. Нависло ощущение беды: по краю ходим, а там, за ним, — пропасть сентиментальности… Да, наконец, как же царапали глаз застенчивые кавычки, возникающие там, откуда надо бы их гнать метлой…
Правдоподобность тоже частенько оказывается под вопросом. Иногда это разрывы в логической ткани повествования, иногда неубедительная мотивация героев. Так, тщательно выстроенное объяснение Костиного срыва разваливается надвое из-за упоминания продукции «Джона». Нелогично эволюционирует характер Светы, которая этакая акула от бизнеса в начале и жена декабриста в конце. Не хватает психологической достоверности кинематографической репризе Кости. Слишком уж она красива, искусственна, как по нотам. Будь его речь менее литературной, более экспрессивной или косноязычной, верилось бы в нее больше. Да и жертву-то не жалко, будто и нет её вовсе – вернее, есть, но как точка приложения действий (или бездействия) других лиц, а не как живой человек.
Изначально хотелось попенять за то, что между некоторыми сценами — вакуум: уговариваешь себя — «да, и такое могло быть», но текст к этому не подвёл. Однако очень скоро подобные воздушные ямы начинаешь принимать как должное – и даже как непременное: ведь в реальности многое из случившегося с нами тоже иррационально, не подчиняется законами логики, обрушивается на нас, как снег на голову.
«- Ты новый? - спросил вампир, остановившись всего на расстоянии вытянутой руки. - Иди за мной, тебе выдадут одежду и инструмент. Ночь ещё только начинается, успеешь отработать своё... И, самое странное, я почему-то прекрасно понимал эту дикую, ни разу доселе не слышанную речь...»
Одно из величайших достоинств, которым может обладать произведение, — способность увлечь, унести с собой потоком. Так, чтобы сев за книгу с намерением пробежать глазами первые абзацы, — с болезненной жадностью глотать строчку за строчкой. Оказаться загипнотизированным этим текстом, говорящим напрямую с чем-то в глубинах твоей души.
Это эмоциональное воздействие, не ослабевающее, а только нарастающее по мере развертывания действия, пусть и главный, но не единственный козырь романа. На руках у автора — нетривиальный подход к вампирской тематике, мастерски расставленные по тексту вехи, ненавязчиво напоминающие об основной идее произведения, продергивающие её через текст, постоянные явные и неявные отсылки к культовым фильмам и к значимым текстам. Очевидно, что отсылки эти не конфетти, призванные припорошить текст «интеллектуальностью» и создать впечатление начитанности и «насмотренности» автора. Эти тексты и кинотексты действительно стали частью писателя, переварены им. Может, это уже только мнится, но очень быстро налаживаешься отыскивать в повествовании реминисценции и аллюзии. Двадцать километров от Москвы — это, конечно, не дремучий лес, да и герой ещё не на середине жизненного пути, но думаешь: а вдруг?.. Спрашиваешь себя: Посёлок — уж не те ли «отверженные селенья» с «тьмой беззвёздной»? А земли Ледяных владык — не к проклятому вечному ледяному ливню ли отсылают?
Очень хороша композиция романа. Она так естественна, что не замечаешь её идеальной выстроенности. А между тем каждый эпизод крепко прибит на нужное место, становится очередной ступенькой к развязке. Такая гармоничность обеспечивает ощущение крепости произведения и одновременно его свежести. Автор совершает свой слалом по склону повествования, виртуозно уклоняясь от предсказуемости сюжета, проскальзывает между жанрами (детектив? нет; фэнтези? нет) – и заставляет вскричать: «Браво!» Радует и подчёркнутая плавность, неторопливость перехода ко второму плану («Не помню сам, как я вошёл туда»?). Плавность эта, если не слишком внимательно пробегаешь предшествующей рубежной фразе абзац, вводит в заблуждение; ждёшь, что герой выполнит свой квест и благополучно вернётся к исходной точке, а мрачные «там» окажутся сном. Разве не затем совершается бегство в иные миры? «После Перумова были другие - Мария Семенова, Сергей Лукъяненко, Майкл Муркок... Они творили собственные миры и наделяли их жизнью. Порой не очень удачно, порой - выше всяких похвал. Когда как. Но Врата - книги в твёрдых, красивых обложках - были открыты всегда». Благодаря неторопливости, мастерскому чередованию планов и эпизодов психологическая атмосфера, настрой каждого из миров блестяще выдержаны, а характеры раскрываются постепенно и последовательно. История открывается нам шаг за шагом — и с каждой строчкой становится всё больше не по себе. Повествование затягивает в воронку. Манера, в которой автор излагает историю, — неумолимо повествовательная, слегка монотонная, — ведёт нас вниз по спирали, а потом оказывается, что вошли мы в штопор... Ассоциации эти — спираль, воронка, винтовая лестница, схождение — не случайны, и можно только восхититься тем, как автор сумел выразить свою идею на всех структурных уровнях романа, транслировать её читателям на уровне ощущений. Финал же – закономерный росчерк пера в конце истории. Взлетающий в небеса, острый и замыкающий круг, дающий – надежду.
Особое спасибо за то, что автор не старается во что бы то ни стало рассказать нам о том, каковы герои, не подсовывает суетливо набившие оскомину дотошные описания персонажей. Он просто позволяет героям самим выходить из текста и жить. Ну и наконец, трудно не вспомнить некоторые фразы, которые при их видимой простоте сразу выпрыгивают на тебя со страницы. Например: «Набрав воздуха, я с головой опустился под воду. Там было хорошо, тепло и уютно. Осточертевшие мысли сразу поблекли и отступили куда-то на второй план. Я мог задерживать дыхание надолго, целых две с половиной минуты. Может, мне следовало родиться дельфином?..»
«Внутри гигантского круга золы горело много огней. Не пожаров, нет — именно специальных огней: факелов, костров, фонарей. И сновали тёмные фигуры... тёмные фигуры вампиров. А ещё дальше, уже за чертой сожравшего дома пламени, стояло что-то ещё. Сначала я не понял что — пока Караван не подъехал ближе. И я не увидел...
Кресты. Те самые, латинской буквы "Х".»
Некто сказал, что в разные эпохи пишутся разные тексты — или «что-то», или «о чем-то». «Что-то» написать заведомо легче. С «о чём-то» возникают затруднения. Для создания произведений второго типа требуется наличие сформированного мировоззрения, собственной бытийной концепции, системы ценностных ориентаций и нравственных табу, которые немыслимо нарушить. «Надежда» — как раз роман «о чём-то».
«Надежда» — это и название романа, и имя героини. Характеры у них схожи — тем, что оба осмеливаются тыкать носом в наши слабости и ошибки. Вместо того чтобы рассказывать сказку о том, как всё вдруг стало хорошо с минимальными потерями и минимальным напряжением сил, автор предлагает нам притчу. Притча эта обладает силой. Той, которая бьёт под дых. Он мрачен. Он жёсток. Он способен разочаровать, потому что его цель — взрезать вам душу, как рыбий живот.
Зачем же читать этот роман? Затем, чтобы почувствовать себя человеком, который способен совершать поступки.
Головокружение, растерянность, необъяснимый дискомфорт, кессонова болезнь от выныривания из текста, желание вырубить компьютер и воскликнуть: «Черт побери, я не хочу сегодня ничего больше читать, смотреть и слушать!», — это симптом того, что прочитанное можно назвать литературой.
Ваша душа должна кровоточить после встречи с текстом.
Если такого не происходит – вы прочли не тот роман.
«Всё началось как обычно — с того, что сел телефон. Уже сколько месяцев думаю о том, что нужно купить новый, но... мысли мыслями, а для того, чтобы зайти наконец в магазин, вечно чего-нибудь не хватает. Времени, денег, желания... Хотя какие к черту деньги, какое время? Желание — вот ключевое слово. Ключевое и единственно важное».
Преуспевающий финансовый директор в костюме с иголочки. Дача мебельного олигарха и две бутылки пива, припасённые для несостоявшихся посиделок типичных представителей московского офисного планктона. Любовное поглаживание названий — «самсунг», «иномарка», «ниссан» — в тексте. Разве это не традиционный запев для очередного «мыла» (пусть и написанного языком более хорошим, чем обычно), где перечисление брендов и атрибутов столичного гламура столь же обязательно, как и буквы?
Когда на сцене появляется девушка героя, мы смело предполагаем, как события будут развиваться дальше, — ведь нас подвели к знакомому трамплину! Натренированная память и вышколенная бесчисленными вариациями «на тему» фантазия подсказывают услужливо: сейчас герой будет коварно укушен вампиром, вынужден будет бросить всё и таится от возлюбленной, терзаясь и рефлексируя… Или нет: вампир похитит героиню, а герой бросится её вызволять… Разумеется, её должны запереть под замок (не иначе как в роскошной элитной квартире или лучше особняке на Рублёвке; не иначе как с мрачной охраной; не иначе как с гардеробом, полным шмоток) до тех пор, пока она не догадается, что похититель — любовь всей её жизни… Разборки вампирских кланов, сексуальные красавцы (представлена вся гамма цветов шевелюры и глаз), двуличные холодные вампирши… Параллельный мир? Мрачное фэнтезийное королевство? Это мы тоже проходили и знаем, как положено: на подмогу вампирам спешат эльфы, за ними стройными рядами выступают оборотни, под зловещую барабанную дробь появляются противные колдуны, а принц спасает свою принцессу… Но стоп! Что это?
Автор играет не по правилам! Нет в тексте знакомых указателей, и «ниссан» мчит нас в неизвестность, заставляя растерянно оглядываться по сторонам. Добро пожаловать в роман «Надежда».
Действие романа разворачивается в двух планах: в современной Москве и в некой альтернативной реальности. В нашем мире главный герой, вполне довольный жизнью дизайнер Игорь, готовится к свадьбе и знакомится с успешным финансистом Костиком, который, как ни странно, оказывается не нахрапистым «крутым», а на редкость умным и приятным собеседником. Эта случайная встреча в Подмосковье получает неожиданное продолжение и круто меняет судьбы всех персонажей. В мире втором герой — бесправный раб, один из тех, кто гнёт спину на могущественных вампиров и не имеет права покидать Посёлок, по устройству больше всего походящий на концлагерь. В Москве электрички метро спешат к станции ВДНХ, пьётся пиво, справляются дни рождения. В Посёлке люди ютятся в тесных комнатушках, забыв, что такое жизнь при дневном свете, по улицам ходят вампирские патрули, устраиваются показательные казни и иногда бродят фантастические слухи о свободных людях. И обе эти реальности описываются так буднично, так естественно, с интонацией «а как же иначе?», что не только безболезненно адаптируешься в обоих мирах, но и видишь перед собой протагониста — вяло роняющего слова апатичного наблюдателя.
Сказать автору самый главный комплимент, который так и рвется с языка, — значит раскрыть преждевременно карты и лишить удовольствия тех, кто «Надежду» ещё не прочёл. Суть происходящего и пратекст угадываются уже в первой трети романа, и когда делаешь это открытие, начинаются муки и радости предвкушения: что, неужели действительно автор к тому, о чем ты думаешь, ведёт? За что такой роскошный подарок? Остаётся заменить комплимент другим: автор вдохнул в тело своего романа душу, оживотворил его мыслью, так что в нём пульсирует жизнь. Это не учащённый пульс пришпоренного экшена, а нечто другое, и потому легко закрываешь глаза на то, чего никогда бы не стерпел в другом тексте.
Роман не всегда ровен. В нём встречаются общие места, стилистические погрешности, наспех, клишировано написанные сцены, стандартные образы и потрепанные долгой литературной жизнью метафоры. Кое-где повествование повисает на волоске от откровенной сентиментальности. Где-то автор увлекается фэнтезийной игрой, но здесь его, впрочем, спасает самоирония. («На ум неожиданно пришли все те исторические книжки, которыми столь много пичкали меня в детстве. И описание средневековья — одно и то же, словно однажды созданное кем-то, а потом банально раз за разом сдираемое под копирку верными последователями... И, конечно, точно такие же фильмы...» «история наверняка подойдёт для фантастического рассказа самого Лукъяненко»)
Есть два-три момента, когда за роман становится страшно. Первый – когда герои оказываются таки в растреклятом элитном гостиничном номере. Думаешь: ну зачем же ты так, автор? Неужели и тебя соблазнил гламур? Второй раз — когда Игорь беседует на пригорке с Илоной. Нависло ощущение беды: по краю ходим, а там, за ним, — пропасть сентиментальности… Да, наконец, как же царапали глаз застенчивые кавычки, возникающие там, откуда надо бы их гнать метлой…
Правдоподобность тоже частенько оказывается под вопросом. Иногда это разрывы в логической ткани повествования, иногда неубедительная мотивация героев. Так, тщательно выстроенное объяснение Костиного срыва разваливается надвое из-за упоминания продукции «Джона». Нелогично эволюционирует характер Светы, которая этакая акула от бизнеса в начале и жена декабриста в конце. Не хватает психологической достоверности кинематографической репризе Кости. Слишком уж она красива, искусственна, как по нотам. Будь его речь менее литературной, более экспрессивной или косноязычной, верилось бы в нее больше. Да и жертву-то не жалко, будто и нет её вовсе – вернее, есть, но как точка приложения действий (или бездействия) других лиц, а не как живой человек.
Изначально хотелось попенять за то, что между некоторыми сценами — вакуум: уговариваешь себя — «да, и такое могло быть», но текст к этому не подвёл. Однако очень скоро подобные воздушные ямы начинаешь принимать как должное – и даже как непременное: ведь в реальности многое из случившегося с нами тоже иррационально, не подчиняется законами логики, обрушивается на нас, как снег на голову.
«- Ты новый? - спросил вампир, остановившись всего на расстоянии вытянутой руки. - Иди за мной, тебе выдадут одежду и инструмент. Ночь ещё только начинается, успеешь отработать своё... И, самое странное, я почему-то прекрасно понимал эту дикую, ни разу доселе не слышанную речь...»
Одно из величайших достоинств, которым может обладать произведение, — способность увлечь, унести с собой потоком. Так, чтобы сев за книгу с намерением пробежать глазами первые абзацы, — с болезненной жадностью глотать строчку за строчкой. Оказаться загипнотизированным этим текстом, говорящим напрямую с чем-то в глубинах твоей души.
Это эмоциональное воздействие, не ослабевающее, а только нарастающее по мере развертывания действия, пусть и главный, но не единственный козырь романа. На руках у автора — нетривиальный подход к вампирской тематике, мастерски расставленные по тексту вехи, ненавязчиво напоминающие об основной идее произведения, продергивающие её через текст, постоянные явные и неявные отсылки к культовым фильмам и к значимым текстам. Очевидно, что отсылки эти не конфетти, призванные припорошить текст «интеллектуальностью» и создать впечатление начитанности и «насмотренности» автора. Эти тексты и кинотексты действительно стали частью писателя, переварены им. Может, это уже только мнится, но очень быстро налаживаешься отыскивать в повествовании реминисценции и аллюзии. Двадцать километров от Москвы — это, конечно, не дремучий лес, да и герой ещё не на середине жизненного пути, но думаешь: а вдруг?.. Спрашиваешь себя: Посёлок — уж не те ли «отверженные селенья» с «тьмой беззвёздной»? А земли Ледяных владык — не к проклятому вечному ледяному ливню ли отсылают?
Очень хороша композиция романа. Она так естественна, что не замечаешь её идеальной выстроенности. А между тем каждый эпизод крепко прибит на нужное место, становится очередной ступенькой к развязке. Такая гармоничность обеспечивает ощущение крепости произведения и одновременно его свежести. Автор совершает свой слалом по склону повествования, виртуозно уклоняясь от предсказуемости сюжета, проскальзывает между жанрами (детектив? нет; фэнтези? нет) – и заставляет вскричать: «Браво!» Радует и подчёркнутая плавность, неторопливость перехода ко второму плану («Не помню сам, как я вошёл туда»?). Плавность эта, если не слишком внимательно пробегаешь предшествующей рубежной фразе абзац, вводит в заблуждение; ждёшь, что герой выполнит свой квест и благополучно вернётся к исходной точке, а мрачные «там» окажутся сном. Разве не затем совершается бегство в иные миры? «После Перумова были другие - Мария Семенова, Сергей Лукъяненко, Майкл Муркок... Они творили собственные миры и наделяли их жизнью. Порой не очень удачно, порой - выше всяких похвал. Когда как. Но Врата - книги в твёрдых, красивых обложках - были открыты всегда». Благодаря неторопливости, мастерскому чередованию планов и эпизодов психологическая атмосфера, настрой каждого из миров блестяще выдержаны, а характеры раскрываются постепенно и последовательно. История открывается нам шаг за шагом — и с каждой строчкой становится всё больше не по себе. Повествование затягивает в воронку. Манера, в которой автор излагает историю, — неумолимо повествовательная, слегка монотонная, — ведёт нас вниз по спирали, а потом оказывается, что вошли мы в штопор... Ассоциации эти — спираль, воронка, винтовая лестница, схождение — не случайны, и можно только восхититься тем, как автор сумел выразить свою идею на всех структурных уровнях романа, транслировать её читателям на уровне ощущений. Финал же – закономерный росчерк пера в конце истории. Взлетающий в небеса, острый и замыкающий круг, дающий – надежду.
Особое спасибо за то, что автор не старается во что бы то ни стало рассказать нам о том, каковы герои, не подсовывает суетливо набившие оскомину дотошные описания персонажей. Он просто позволяет героям самим выходить из текста и жить. Ну и наконец, трудно не вспомнить некоторые фразы, которые при их видимой простоте сразу выпрыгивают на тебя со страницы. Например: «Набрав воздуха, я с головой опустился под воду. Там было хорошо, тепло и уютно. Осточертевшие мысли сразу поблекли и отступили куда-то на второй план. Я мог задерживать дыхание надолго, целых две с половиной минуты. Может, мне следовало родиться дельфином?..»
«Внутри гигантского круга золы горело много огней. Не пожаров, нет — именно специальных огней: факелов, костров, фонарей. И сновали тёмные фигуры... тёмные фигуры вампиров. А ещё дальше, уже за чертой сожравшего дома пламени, стояло что-то ещё. Сначала я не понял что — пока Караван не подъехал ближе. И я не увидел...
Кресты. Те самые, латинской буквы "Х".»
Некто сказал, что в разные эпохи пишутся разные тексты — или «что-то», или «о чем-то». «Что-то» написать заведомо легче. С «о чём-то» возникают затруднения. Для создания произведений второго типа требуется наличие сформированного мировоззрения, собственной бытийной концепции, системы ценностных ориентаций и нравственных табу, которые немыслимо нарушить. «Надежда» — как раз роман «о чём-то».
«Надежда» — это и название романа, и имя героини. Характеры у них схожи — тем, что оба осмеливаются тыкать носом в наши слабости и ошибки. Вместо того чтобы рассказывать сказку о том, как всё вдруг стало хорошо с минимальными потерями и минимальным напряжением сил, автор предлагает нам притчу. Притча эта обладает силой. Той, которая бьёт под дых. Он мрачен. Он жёсток. Он способен разочаровать, потому что его цель — взрезать вам душу, как рыбий живот.
Зачем же читать этот роман? Затем, чтобы почувствовать себя человеком, который способен совершать поступки.