Тяжело засыпать в одиночестве. Почти так же трудно, как засыпать рядом с человеком, который имеет полное право ненавидеть тебя, в кровати, которая одновременно слишком большая и слишком маленькая, в незнакомом, неуютном лофте на окраине города.
Адалинда не спит, лежит спиной к Нику и пытается контролировать свое дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Размеренно. Но в горле стоит ком, и она может чувствовать слезы, обжигающие глаза под закрытыми веками. Раньше она не была такой эмоциональной. Легко обвинить в этом подавитель ведьминских сил и гормоны, но правда в том, что она никогда раньше не была такой уязвимой. Когда Адалинда потеряла Диану, она все еще была ведьмой, и все равно этого оказалось недостаточно, чтобы уберечь своего ребенка. Как она может защитить Келли, будучи не сильнее обычного человека?
«Теперь это твоя жизнь. Привыкай», - говорит она себе.
Снаружи, где-то невдалеке, включается сирена – типичный фоновый шум большого города, который воспринимается частью окружающей среды до того дня, пока что-то не случается, что делает его личным, и ты начинаешь ассоциировать его со страхом, опасностью и хаосом. В другом конце комнаты Келли начинает плакать.
Адалинда почти благодарна за такое отвлечение внимания, благодарна тому, что когда она встает и забирает его из колыбели, Ник притворяется, что спит.


- Ты не мог бы передать мне перец, пожалуйста?
Прием пищи в семье Беркхард-Шейд становится мучительно вежливой процедурой. И вот они сидят здесь и с особой предупредительностью поедают спагетти болоньезе, делая вид, что никогда не пытались убить друг друга или что совсем недавно не были врагами.
Адалинда улыбается так усердно и так фальшиво, что у нее сводит скулы. Хуже всего, что это не уловка или манипуляция. Она хорошо разбирается в этом, знает, как использовать обаяние, чтобы мужчины сами захотели что-то сделать ради нее - даже без влияния ведьминских сил. С Ником же они ходят на цыпочках вокруг друг друга, пытаясь обойти бесчисленные мины, которые поджидают их в каждом разговоре, такие как упоминание Джульетты, их покойных матерей, способа, которым был зачат Келли, не говоря уже о том, что Ник помог сопротивлению забрать у Адалинды Диану. Это не оставляет много вариантов для разговора.
- Как прошел твой день? - спрашивает он, и она не говорит: «ужасно, потому что я чувствую себя в ловушке в этой ужасной дыре с плачущим, вечно голодным ребенком, который успокаивается только тогда, когда его папа поет ему глупую колыбельную», потому что это будет похоже на то, что она неблагодарна ему. А это не так. Она знает, что Ник делает все возможное. Он пытается поступать правильно с ней, несмотря на все ужасные вещи, которые она ему сделала, и старается не показать, что винит ее в том, что произошло с Джульеттой.
Все, что они делают, это пытаются. Интересно, это также утомительно для Ника, как и для нее?
«Я ненавижу это место, - хочет она сказать. - Я не могу спать, потому что боюсь, что однажды проснусь, а ты увез Келли далеко от меня. Я все время боюсь. Мне страшно, потому что я больше не ведьма, и боюсь, что подавитель перестанет работать, и я боюсь всех людей, от которых мы убегаем и больше всего я боюсь тебя».
- Хочешь еще бокал вина? - спрашивает она вместо этого.
- Да, пожалуйста. Спасибо, - ответы Ника неизменно вежливые, и она невольно задается вопросом, что он ей не договаривает.


Ник приносит домой Беду, которая заметно дрожит, безуспешно пытаясь скрыть, насколько она травмирована. Адалинда подавляет в глубине сознания врожденные ведьминские инстинкты, которые говорят ей бежать так быстро и далеко, как только возможно, из дома, где теперь находятся два Гримма, у одного из которых нет никаких семейных связей с ребенком и нет причин не причинять ей вреда.
В лофте нет гостевой комнаты, поэтому Беда получает в распоряжение кровать Ника, и распределение спальных мест, произошедшее в первую ночь, становится в некоторой степени постоянным.
Ник смущенно смотрит на кровать, потирая сзади шею, и неловкость написана на его лице.
- Прости. Я предполагал, что все будет не так, когда мы сюда переехали.
Адалинда пожимает плечами, решив быть невозмутимой, и делая вид, что ее все устраивает. В основном потому, что ненадолго отказаться от приватности - это не так уж страшно, как говорит Ник. А еще потому, что где-то в глубине сознания до сих пор не может отмахнуться от мысли, что если она будет милой и неконфликтной - насколько это возможно - Ник с меньшей вероятностью устанет от нее и прогонит, лишив шанса когда-нибудь увидеть Келли.
- Все в порядке. В любом случае я сплю лучше, когда ты здесь.
- Мы оба знаем, что это ложь.
Адалинда вздыхает, потому что да, это не совсем правда, но и не такая уж ложь. Это сложно объяснить, но она все равно старается.
- Я знаю, что это странно и неловко, и я не говорю, что чувствую себя в безопасности, когда ты находишься здесь, но я чувствую себя более защищенной, нежели когда сплю одна. Так что ты в этой кровати - на самом деле меньшее из двух зол.
Ник проводит рукой по лицу и смеется. Смех не совсем счастливый и, несмотря на намек на веселье, в нем присутствует горечь и нечто умаляющее собственное достоинство.
- Отлично. Я чувствую себя намного лучше.
Они слегка улыбаются друг другу, и на мгновение этого почти достаточно, чтобы прогнать неловкость. Затем у Ника звонит телефон, и Хэнк вызывает его на новое место преступления. Все как всегда, жизнь жены копа - ждать дома, за исключением, конечно, того, что Ник не обычный коп, и она на самом деле не его жена.


В доме Монро есть все, чего не хватает в лофте. Здесь тепло и уютно, суматошно. Но самое главное - это настоящий дом. Это безопасность, это семья и убежище - место, смеха, любви и доверия.
Адалинда ненавидит приходить сюда.
Друзья Ника медленно и верно становятся ее друзьями. В частности, Розали относится к ней с большей добротой, чем она заслуживает, всегда имея наготове чашку чая, полезные советы и интуитивное предчувствие момента, когда Адалинда нуждается в компании.
Но находиться рядом с Розали и Монро болезненно. Их семейный быт и любовь - постоянное напоминание о том, чего нет в жизни Адалинды; чего она так сильно хочет. Она больше никогда не говорит об этом, после того раза, когда вернулась из больницы и Розали навещала ее в старом доме Ника. Люди неизбежно сделают неверные выводы, предположат, что она имеет в виду его, что она в него влюблена, что она просто глупая влюбленная девчонка, увлеченная мужчиной, который никогда не полюбит ее в ответ - а это всё не так. Ситуация с Ником сложная и странная, и у Адалинды нет времени или сил, чтобы разбираться в беспорядочном клубке чувств между ними: из старой обиды и страха, и благодарности, и робкого доверия. Может быть, где-то там и есть любовь, может быть, есть влечение, но оно погребено под многочисленными пластами сложных эмоций.
Тоска, от которой у Адалинды щемит сердце, когда она смотрит на Розали и Монро, сидя на их большом, удобном диване, подвернув под себя ноги, с дымящейся чашкой чая в руках, является более абстрактным чувством и лишь слабо связана с Ником и их отношениями. То, что она хочет - когда-нибудь прийти домой. В место, где она почувствует себя в безопасности, к людям, которые ее любят, с кем она связана. Она удивится, если когда-нибудь это случится, учитывая поступки, которые она совершила, выбор, который она сделала.


По ночам Адалинда привыкает засыпать, повернувшись к Нику спиной. Это противоречит ее инстинктам, но проще, чем спать к нему лицом.
Лежа в кровати, она становится гипервосприимчивой ко всему вокруг: ровному дыханию Келли, жесткому напряжению в теле Ника, маленькому бугорку в матрасе, который беспокоил ее с тех пор, как они переехали, звуку проезжающей по улице машины.
Она о так многом волнуется: о будущем, и каким оно будет для Келли, который растет наполовину ведьмаком, наполовину Гриммом; о том, что группа существ сеет хаос в Портленде; о том, стоит ли ей затрагивать тему ее возвращения на старую работу, когда Келли станет немного старше. О мелочах она тоже волнуется. О том, что приготовить завтра на ужин, о том, нормально ли это - попросить Беду присмотреть за Келли, пока она сходит в продуктовый магазин, о том, какие им следует повесить шторы - зеленые или синие. Бытовые незначительные проблемы перемешиваются с вопросами жизни и смерти, и все они вызывают чувство подавленности в душной темноте их узкой спальни, где пропасть между ней и Ником, кажется, невозможно преодолеть.
Во сне, однако, их тела иногда забывают о разделительной полосе на кровати и неуклонно притягиваются друг к другу. Иногда Адалинда утром просыпается, обнимая тело Ника, скрытое под двумя одеялами, устроив голову на его груди, и в эти драгоценные моменты между сном и бодрствованием, она чувствует себя комфортно и безопасно, настолько, что возращение в реальность сродни ведру холодной воды на голову. Она откатывается назад, на свою половину кровати, снова устанавливая безопасную дистанцию между ними, осторожно, чтобы не разбудить его своими движениями.
Однако бывают другие дни, когда Ник просыпается первым и, медленно открыв глаза, она обнаруживает себя на его половине кровати, которая еще хранит тепло его тела, а простыни - его контуры. Сердце бешено колотится, она быстро встает, частично надеясь на то, что Ник уже уехал на работу и прямо сейчас ей не придется смотреть ему в лицо, но, конечно, жизнь не так добра к ней. Она открывает дверь спальни и видит Ника, выходящего из ванной; его волосы все еще мокрые и взъерошенные, и на нем нет ничего, кроме полотенца, обмотанного вокруг талии. Предательский румянец окрашивает его щеки, когда он замечает ее, и они неловко желают друг другу доброго утра, старательно не встречаясь глазами.
За завтраком Беда с любопытством переводит взгляд с Ника на Адалинду и обратно.
- Что произошло между вами двумя сегодня утром? Вы ведете себя странно. Страннее, чем обычно.
Беда засовывает кусок бекона в рот, пока Ник бормочет что-то о том, что Келли всю ночь не давал им заснуть. Адалинда брезгливо морщит нос. Она по-прежнему ненавидит бекон.


-…и может, ты хотя бы раз примешь во внимание мои чувства! Как насчет этого?
Она кричит, несмотря на клятву не допускать того, чтобы Ник втянул ее в ссору, но самые продуманные планы летят к черту. Адалинду до сих пор трясет от того, что он не потрудился предупредить ее о том, что взял с собой Келли, когда помогал Беде покупать мебель для собственного дома. В итоге, когда она пришла домой и никого не обнаружила, то страх, от которого Адалинда так и не смогла избавиться, когда у нее забрали Диану, затопил ее холодом, снова впившись острыми когтями.
- Я думаю, что был чертовски любезен по отношению к тебе, и не то чтобы ты когда-нибудь признавала это.
Ник вначале оставался спокойным и сдержанным, но теперь завелся, и отчасти ее пугает вид разозленного Гримма. Но правда в том, что она всерьез устала от фальшивых улыбок и нервной вежливости между ними, и горит желанием высказать все, что гложет ее уже несколько недель.
- Чушь. Ты делаешь это не для меня, ты делаешь это для своего сына, и я могу быть рядом и пользоваться твоей защитой, пока молчу и улыбаюсь, и остаюсь совершенно незаметной!
- Точно, как будто ты могла когда-нибудь быть незаметной, - усмехается Ник. - Ты думаешь, мне легко? Играть с тобой в семью после всего случившегося? Ты пыталась убить мою тетю и сделала все, чтобы причинить боль людям, которые мне небезразличны, и Джульетта никогда бы не превратилась в ведьму, если бы не ты. И помимо этого, ты... — он жестом указывает на нее, как будто его неприязнь к ней не требует объяснений, и Адалинда бледнеет.
- Ладно. Я поняла.
Она поворачивается и выходит из комнаты, со слезами, наворачивающимися на глаза и беспомощной яростью, бушующей внутри, желая иметь настоящие двери, чтобы хлопнуть ими. И возможно, чтобы остановить преследующего ее Ника.
- Нет, я так не думаю, - говорит он уже спокойнее, что чертовски плохо, потому что она все еще достаточна зла, чтобы начать взрывать вещи - если бы при ней еще были силы.
- Поверь мне. Ты только что все довольно ясно объяснил.
- Все, что я пытался сказать, что я - Гримм, а ты - бывшая ведьма, и после всего, что мы сделали друг другу, мы должны быть врагами. Но еще ты мать моего сына, и ты красивая женщина, которая спит рядом со мной каждую ночь, так что это сбивает с толку, понимаешь? И я пытаюсь не делать этого, но все время вспоминаю, каково это было, — Ник отворачивается, явно смущенный, и злость сама собой покидает Адалинду. Его слова обезоруживают – она не предполагала, что он имел в виду нечто подобное, не думала, что это его тревожит.
- Ох. Я… — ей действительно жутко лестно, хотя его замешательство не вполне уместно и понятно. - На мой взгляд, это было не очень. Я имею в виду, что да, это произошло, но я выглядела иначе.
Лицо Ника искажает судорога.
- А как ты думаешь, я снова стал Гриммом?
До нее не сразу доходит, что он имеет в виду, а когда это случается, Адалинде хочется спрятаться с головой под одеяло.
- Подожди, ты говоришь, что Джульетта… О, эм, вау... Я... Я не знаю, как к этому относится. В смысле я знаю, что потеряла право осуждать после того, что я сделала, но… — она не знает, как продолжить. Думать о Джульетте, которая превращается в нее и занимается сексом с Ником очень неловко, пусть она сама поступила так же. Но для нее это было средством для достижения цели. Когда же речь идет о том, что кто-то другой использует твое тело, все видится по-другому, более лично, более захватнически, бесконечно более странно. К тому же, она никогда не утверждала, что не является ханжой.
- Да, я тоже не знаю, как отношусь к этому, - говорит Ник невозмутимо, и ей не трудно представить себе дискуссию, которая наверняка состоялась между ним и Джульеттой.
Они оба замолкают на какое-то время, пока Адалинда не задает мучающий ее вопрос:
- И как, это было хорошо?
Ник прячет лицо в ладонях. Только когда его плечи начинают трястись, она понимает, что он смеется.
- Я не буду отвечать, - говорит он, не поднимая глаз, и его голос звучит приглушенно.
Ее губы изгибаются в лукавой улыбке.
- Настолько хорошо?
Он бросает в нее подушкой.
Возможно, только возможно, у них все будет в порядке.


Конечно, именно тогда, когда кое-что между ней и Ником меняется к лучшему, когда они начинают заменять бешенство радушием и чем-то похожим на честность, когда прошло уже четыре дня с момента переезда Беды и ни один из них не озвучил вопрос, должен ли Ник переехать в другую комнату, жизнь бросает Адалинде крученый мяч.
Она кладет Келли в кроватку для послеобеденного отдыха, когда боль пронзает ее живот, словно по нему ударили кулаком. Адалинда несется в ванную, ее кишки яростно скручивает, но она надеется, что причина в еде или вирусе.
Взгляд в зеркало хоронит эту надежду навсегда. По ее лицу проходит судорога, и оно искажается, являя привычный облик.
- Нет, нет, нет, нет, нет.
Приступ паники заставляет ее потерять хрупкий контроль над вернувшимися силами, и зеркало рассыпается на миллион крошечных осколков.


Адалинде успешно удается скрывать это от Ника чуть больше недели, пусть она и опасалась, что он может просто посмотреть на нее и как-то узнать. Однако, учитывая все обстоятельства, ее секрет продержался дольше, чем она предполагала, но меньше, чем надеялась. И возможно, она могла бы немного дольше скрывать правду, если бы Ник не был магнитом для всех видов опасностей.
В тот момент, когда они возвращаются домой после ужина у Монро, их автомобиль подвергается нападению Драхенклойе*, который ударяет в лобовое стекло, заставляя машину перевернуться. Придя в себя, Адалинда слышит плачь Келли и видит, что Ник без сознания. Ошеломленная и потрясенная, она выбирается через окно, чтобы освободить сына, и облегчение, которое она испытывает от того, что обнаруживает его целым и невредимым, настолько острое, что ей физически больно.
Адалинда ставит на землю детскую переноску, пока ее мысли бегают по кругу. Ей нужно проверить, в порядке ли Ник, и она, наверное, должна позвать на помощь, и должна защитить Келли, и даже не знает с чего начать, когда Драхенклойе наносит еще один удар, разбивая передние окна когтями, и тянется к обмякшему телу Ника. Тот издает болезненный, страдальческий стон, едва приходя в сознание, но пока еще не способный защитить себя, и красная пелена гнева застилает глаза Адалинды.
- Не смей нападать на мою семью, - шипит она в ярости, чувствуя, как ее лицо меняется, когда она отбрасывает Драхенклойе на противоположный конец улицы. Он ударяется о стену дома, но не отключается, а покачивая своей чешуйчатой головой, встает и направляется в ее сторону.
Адалинда щитом встает перед Келли и уже готовиться броситься в бой, когда звуки выстрелов разрезают воздух. Драхенклойе отступает назад, его облик меняется, и он снова становится человеком, а жизнь кровавыми струйками вытекает из двух пулевых отверстий в его груди.
Повернувшись, она видит Ника, который стоит возле груды металла, чуть ранее бывшей его машиной. Он направляет пистолет на упавшего Драхенклойе, но смотрит на нее, и выражение его лица совершенно непроницаемо. Под его гневным взглядом, Адалинда меняет облик обратно на человеческий.
- Вы оба в порядке? - спрашивает он. Она тупо кивает, берет переноску с Келли и касается его маленьких, раскрасневшихся щек дрожащими пальцами.
Постепенно приближается звук сирены. Ник достает из кармана телефон, чтобы позвонить Хэнку, или Ренарду или, может быть, Монро. Подъезжает первая полицейская машина и пока Ник убеждает двух молодых патрульных в том, что да, он полицейский, и, нет, они в порядке, а единственный, кто пострадал, был плохим парнем, Адалинда спокойно берет Келли и в общей суматохе ускользает. Она ловит такси через несколько кварталов и отправляется домой.


Ее первый инстинкт - собрать сумки, забрать Келли и бежать, но она не может этого сделать. Это было бы несправедливо по отношению к Нику, и он бы отправился за ней на край земли, чтобы вернуть своего сына. Адалинда знает, каково это, чувствовать отчаяние и ярость, и желание сжечь дотла весь мир, чтобы вернуть своего ребенка. Но и оставить Келли она тоже не может, потому что не вынесет разлуки с еще одним ребенком, которого держала на руках - не после Дианы. Если она не может уйти с Келли, и не может уйти без него, то она останется, чем бы это ни закончилось для нее.
Когда Ник возвращается домой, Адалинда ждет его на диване; одеяло плотно обернуто вокруг нее, как будто оно может ее защитить. Он входит через дверь, по-прежнему весь в крови и синяках от борьбы, и выглядит абсолютно точно как Гримм из историй, которые рассказывала ей мать, когда она была ребенком. Адалинда заставляет себя не отшатнуться, когда он шагает к ней. Если они будут конфликтовать, она не собирается просто сидеть, поэтому быстро встает на ноги и одеяло падает вниз.
- Ник, подожди, дай мне...
Это все, что она успевает сказать, потому что Ник шагает к ней и накрывает ее губы своими, проглатывая все извинения и объяснения. Ее голова идет кругом от страха, и желания, и растерянности, потому что это не то, что она ожидала от этого противостояния, и ей трудно думать, когда Ник целует ее с таким напором, что у нее перехватывает дыхание. Он не нежен, но в его прикосновениях нет злости, и через мгновение Адалинда позволяет себе расслабиться и неуверенно ответить, притягивая его ближе к себе. Ногти слегка царапают его шею, Ник издает одобрительный звук, который отзывается возбуждением в ее животе, и в ответ он прихватывает зубами ее верхнюю губу.
Когда они прерывают поцелуй, то прижимаются друг к другу лбами, восстанавливая дыхание. А через мгновение, он спрашивает:
- Как давно подавитель перестал работать? - и реальность всем весом обрушивается на Адалинду. Она делает шаг назад. Неожиданно становится важным установить между ними дистанцию, чтобы иметь возможность думать.
- В прошлый вторник. Прости, Ник, я должна была сказать тебе, но я была напугана тем, что ты сделаешь. Я не хочу, чтобы между нами все стало как раньше.
- Я тоже не хочу. Слушай, я болезненно отреагировал, когда Джульетта превратилась в ведьму, и многое из того, что произошло позже, это моя вина. Я не позволю этому случиться снова, - он говорит так разумно и спокойно, словно бушевавшая в нем минуту назад страсть покинула его, будто по щелчку выключателя. И сказать, что это сбивает с толку, было бы преуменьшением. Адалинде трудно удержаться на этих эмоциональных американских горках.
Она хмурится.
- Поэтому, когда ты поцеловал меня, ты… пытался поставить точку?
- Нет. Я имею в виду… да, но не только это, - губы Ника изгибаются в улыбке. - Я достаточно уверен в себе, в своей мужественности, чтобы признать, что это чертовски сексуально, видеть, как ты отбрасываешь сердитого парня-ящерицу, пытающегося убить меня, на несколько миль, и спасаешь этим мою жизнь. Я не собираюсь лгать тебе, мне необходимо время, чтобы привыкнуть ко всем этим ведьминским вещам, но это намного легче сделать, когда ты надираешь задницы плохим парням, а не мне.
- Рада это слышать. - Это больше, чем ожидала Адалинда, поэтому она позволяет себе быть немного оптимистичной, пусть ей и трудно разобраться в реакции Ника. - Итак, ты правда думал, что это было сексуально?
- Да, весьма и весьма, - признается он смущенно. - Я, наверное, теряю несколько дюжин баллов, как правильный Гримм, просто думая об этом, но все же.
Адалинда смеется.
- Ты никогда не был обычным Гриммом из книг. Мне это в тебе нравится.
Он отводит прядь волос от ее лица и заправляет за ухо, и напряженность между ними снова усиливается.
- Я очень сильно старался, чтобы не позволить случиться этому между нами.
- Почему?
- Потому что быть очарованным - плохая идея. У нас обоих есть весьма неприятный опыт, но я думал, что мы довольно хорошо справляемся, относясь друг к другу с уважением, оставаясь хорошими родителями, не пытаясь друг друга убить. Я не хочу делать ничего, что потенциально может это испортить.
- Не раскачивай лодку, да? - Адалинда улыбается немного грустно, потому что, да, она согласна с ним. Ради Келли они не могут так рисковать.
- Что-то вроде того. - Ник не отходит в сторону, несмотря на то, что небезопасное расстояние между ними идет в разрез с его словами о необходимости держать дистанцию. - Знаешь что? К черту эту лодку. Я устал играть с тобой в семью. Давай сделаем это по-настоящему.
Он берет ее лицо в ладони и целует снова, и это так хорошо, так прекрасно - это стоит каждого раскачивания чертовой лодки на море.
Пусть лодка тонет, думает Адалинда. Ведь она отличный пловец. Она не пойдет на дно при кораблекрушении.


Они устраивают ужин на День Благодарения дома у Монро и Розали, где сидят за круглым столом, на котором еды намного больше, чем они могут съесть за одну ночь. Адалинда и Ник испекли пироги (ну, технически, она сделала это, а Ник просто таскал кусочки теста и изобретал новые креативные способы, чтобы повсюду рассыпать муку). Беда принесла собственноручно приготовленный салат, Хэнк - клюквенный соус, по его словам, сделанный по бабушкиному рецепту, а Ву приготовил запеканку из зеленой фасоли, которую все разглядывают немного скептически, хотя пахнет она вкусно. Шон просто принес несколько бутылок красного вина и шампанского - ленивый бастард.
Адалинда накрывает ладонью свой бокал, когда Розали собирается налить вино.
- Нет, спасибо. Я не могу. Я беременна.
Шесть пар широко распахнутых глаз оборачиваются к ней, и в какой-то мере она винит свою ведьминскую природу в том, что часть ее, хитрая и озорная, как раз рассчитывала произвести такой эффект.
Монро первым находит слова, озвучивая свою растерянность.
- Что? Опять? Но, как?
- Твои родители не рассказывали тебе про цветы и пчел?
- Очень смешно. Я имею в виду, чей он? - Вслед за этим под столом раздается глухой стук, сопровождаемый страдальческим воплем Монро, и Розали бросает на него выразительный взгляд. - Ай! Что?
- Ты не можешь просто взять и спросить у женщины, кто отец ребенка, которого она вынашивает, - шипит рыжехвост вполголоса, но все же достаточно громко, чтобы все слышали.
- Черт возьми, почему нет? Это вполне закономерный вопрос, - Монро даже не понижает голоса.
Ник, смеясь, проводит рукой по лицу.
- Ок, прежде чем кто-то из вас полезет драться, я скажу - он мой.
Адалинда восхищается тем, как Ник изо всех сил старается, чтобы его голос звучал серьезно и умиротворяюще, но не может совсем скрыть сияющие выражение гордого отцовства, которое было написано на его лице последние несколько дней. Это немного смешно, что мужчинам кажется, что вид их беременной женщины является большим достижением и доказательством их мужественности, но Адалинда готова милостиво пустить все на самотек, пока это означает, что Ник счастлив в этой новой ситуации.
- Ох. Я не думал, что вы двое…
- Мы думали, что вы живете вместе ради Келли.
- Так и было. Но кое-что... изменилось.
Адалинда и Ник обмениваются понимающими улыбками и это «тошнотворно эмоциональный момент, и позор для любой уважающей себя ведьмы» нудит недовольный, упрекающий голос в голове Адалинды, очень напоминая голос матери. Она заталкивает его глубоко в подсознание и крепко запирает за ним дверь. Правда в том, что убеждения ее матери о том, какой должна быть ведьма и что ей делать с ее силами, в итоге привели Кэтрин Шейд к смерти и почти разрушили жизнь Адалинды.
Она будет выбирать собственный путь.
Никого не удивляет тот факт, что Шон берет себя в руки первым. Он прочищает горло, поднимая бокал:
- Ну тогда, я полагаю, вас можно поздравить. Выпьем за родителей. - Несмотря на то, что Шон, когда хочет, может быть мастером этикета и дипломатии, он все же остается в некотором роде придирчивым засранцем, и потому добавляет: - И желаю вам удачи в попытке не убить друг друга в течение следующих нескольких десятилетий.
Его слова производят точно такой эффект, на который Шон предположительно рассчитывал: Розали стонет, остальные смеются, а Хэнк саркастически замечает:
- Стоит добавить, что такая опасность существует в любых отношениях, неважно, существо ты или нет, - и момент неловкости и напряженности окончательно исчезает.
Позже, когда Розали с Бедой отправляются на кухню за еще одним десертом, Монро убирает со стола, а остальные увлечены разговором о деле, которое держит полицейский участок в напряжении, Ник поворачивается к Адалинде. Он переплетает вместе их пальцы, и ее рука выглядит невероятно маленькой и хрупкой в его ладони, хотя она знает, что могла бы перебросить Ника через всю комнату, если бы захотела.
- Ты в порядке?
Она кивает и дарит ему легкую улыбку.
- Да. Я счастлива.
Потом она вспоминает о Диане и о том, как сильно скучает по дочери, вспоминает все бессонные ночи, которые проводит в тревоге о ней, и о Нике, когда он охотится на существ, которые становятся сильнее и злее, клянутся убить его, и тихо добавляет:
- Почти.
Видимо, он понимает, что ее честность - намеренная и кое-что значит, потому что слегка сжимает ее руку.
- Ты? - спрашивает Адалинда в ответ.
Его лицо на краткий миг мрачнеет, и она знает, что он думает о Джульетте, своей матери и обо всех тех, кто развязал войну в Портленде.
- Разберемся.
Улыбка, которую Ник дарит ей, преображает его лицо. И даже спустя столько времени она задерживает дыхание, понимая, насколько он красив, особенно, когда улыбается и смотрит на нее, заставляя ее сердце пропускать удар. Ник наклоняется и оставляет быстрый, мягкий поцелуй на ее губах.
- Мы будем в порядке.
Адалинда быстро и намеренно меняет облик, радуясь тому, что он не удивляется и не вздрагивает, а спокойно смотрит на нее. Она в свою очередь тоже выдерживает взгляд страшных темных глаз Гримма. Ник вопросительно изгибает бровь - его явно позабавил ее маленький тест, от которого она не смогла удержаться. Тогда Адалинда позволяет чертам лица расслабиться и, приподняв уголки губ, отвечает:
- Я знаю.

* в переводе с немецкого - Коготь дракона