Ваш взгляд на литературное творчество и на причину востребованности образа вампира?
Павел: Для меня вампир – удивительно ёмкая метафора. Вампир, в зависимости от культурного контекста и задач произведения, может быть символом красоты и уродства, эротической привлекательности и всеобщего отвращения, безумной страсти и ледяного равнодушия, абсолютной сексуальной свободы и бесполой андрогинности. Вампир может быть и героем, и злодеем, и хищником, и жертвой (вспомним сюжеты о вампирах как убийцах поневоле, о вампиризме как заразной болезни). Можно возразить, что по крайней мере один момент остается неизменным – это одиночество вампира. Как правило, это так, но в ряде произведений вампиры объединены в невидимые людям сообщества. Полностью же архетип вампира как одиночки перевёрнут с ног на голову в таком прекрасном образчике философской фантастики, как «Я легенда» Ричарда Мэтисона. Монстр – не тот, кто пьёт кровь, спит днем и оживает ночью, монстр – тот, кто отличается от большинства. Это горькая и страшная правда. Если ты не такой как все, тебе рано или поздно захотят либо перегрызть глотку, либо, наоборот, вбить осиновый кол.

Я не очень понимаю выделения произведений о вампирах в отдельный суб-жанр. Изначально вампиры фигурировали лишь в готических романах, новеллах и поэмах, но затем проникли и в научную фантастику, фэнтези, женский роман и так далее. Иными словами, то, что в произведении есть вампиры, еще не говорит о произведении абсолютно ничего. Особенно меня коробит от сочетания «автор-вампирщик». Мне кажется, если человек не способен написать ни о чем другом, то это некоторая патология. Да, мы любим Брэма Стокера в основном за «Дракулу», а Энн Райс – за вампирские хроники, но и у Стокера, и у Райс есть множество достойных произведений не о вампирах. И это только два наиболее ярких примера. Никто из тех, кто ныне считается классиком вампирского жанра, ни в XIX, ни в XX веке, не писал только о вампирах.
Кроме того, порой просто непонятно, где граница между вампирским и не-вампирским произведениями. Что если описываемый вампиризм – метафора, как в уже упомянутом романе «Я легенда»? А ведь возможно и обратное: в «Призраке оперы» Гастона Леру Призрак – не вампир, но сложно вообразить себе более вампирического по духу и облику персонажа.

Ваш портрет в интерьере, то есть в творчестве?
Павел: Я стараюсь не зацикливаться на вампирах. Более всего мне интересно пробовать себя в таких жанрах, как ужасы и мистика, фэнтези, альтернативная история. Иногда мне хочется создавать вневременные сюжеты, не привязанные ни к географическим, ни к временным реалиям. События той же «Музы», представленной на сайте, могли бы происходить и в XIX веке, и в эпоху Возрождения, - кроме упоминания телефона и пары других мелких штрихов, в сюжете бы не изменилось ничего.

Сказанное не значит, что у меня во всех сюжетах происходит что-либо фантастическое, отнюдь. Но мне не интересная так называемая реальность. Реальность или скучна, или страшна, причем настолько, что в литературу ужасов ныряешь прямо-таки в эскапистском стремлении абстрагироваться от этого ада, где все ужасы творят не монстры, а люди. Реальность – место, в котором антитезой злу является не добро, а серая скука, рутина, апатия, усталость и бессмысленность. Посмотришь новости – и хочется сбежать в мир Лавкрафта, Кинга, Клайва Баркера или Кодзи Судзуки.

Но есть в человеке и вокруг него также вещи хрупкие до иллюзорности, эфемерные настолько, что любые названия для них слишком пошлы и грубы – это те символы и знаки откуда-то извне, которые человек умел читать в Средние века, а впоследствии разучился; это те загадки, которые загадывает нам мироздание, и наша жажда бескорыстного, бесконечного познания; это наше чувство Прекрасного и способность творить; наконец, та возникающая между людьми искра, которую романтики называют любовью, дружбой и еще десятками имен. Вот об этих вещах стоит писать.

А как Вы относитесь к магическому реализму? Способен ли он окрасить действительность в более яркие цвета, вытащить ее из серости?
Павел: Магический реализм мне во многом близок. Для меня знаковым и даже в чем-то поворотным моментом в жизни был увиденный когда-то давно фильм «Фотоувеличение» Антониони (по рассказу «Слюни дьявола» Кортасара). Чёрт возьми, сказал я себе тогда. Иллюзорность мира – это не только у буддистов. Искусство создаёт реальность, расщепляет её, делает её поливариантной.

Почему бегство из реальности чаще всего происходит в направлении хоррора, триллера? Можно понять читателя или зрителя, который читает подобные рассказы или смотрит фильмы ужасов, там психологический механизм понятен. Понятен он и у фэнтезиста, а вот каков он у автора, создающего литературу ужасов?
Павел: Думаю, если посчитать статистику, то чаще всего «бегство» происходит в «иронический детектив», женский роман или сборник анекдотов! Но применительно к ужасам механизмы для пишущих и читающих во многом общие. Есть разные виды страха, об этом прекрасно пишет Лавкрафт в эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». Есть страх перед вещами посюсторонними и приземлёнными, но поистине достойным литературы является именно «сверхъестественный ужас». Этот высший род ужаса в определенном смысле поднимает нас над миром будничных страхов и страданий – не меньше, чем сделала бы красивая история любви или историко-героический сюжет. И это работает не только для читающих, но и для пишущих. Ну а если писатель не готов сам испугаться своего хоррора, и он конъюнктурщик, пишущий без эмоций, исключительно «от головы» – то о каком эскапизме тут говорить?


Нет более расхожего сюжета, чем "жил-был Художник, и была у него Муза". Чем Ваш рассказ отличается от остальных трактовок этой темы? Есть ли в выборе такого сюжета доля эпатажа?
Павел: Эпатаж? Эпатаж – это «жил-был Вампир, и была у него Школьница». Всё остальное – верх добропорядочности! Отвечу так: «Муза» автобиографична. Как и почти всё, что я пишу.

Такой кощунственный вопрос… А каково, на Ваш взгляд, сейчас соотношение кино и литературы? Перечисленные Вами произведения были экранизированы и неоднократно, они вдохновляли режиссеров, а вот может ли иметь место обратный процесс? То есть может ли писатель получить от кинокартины творческий импульс, который приведет к созданию произведения? И более частый вопрос: каково соотношение визуального и вербального в современной прозе, ведь не секрет, что экранное сознание, клиповое сознание оказали влияние и на литературный процесс, ткань литературного произведения?
Павел: Почему кощунственный? Вполне естественный вопрос. Будучи визуалом, я очень хорошо понимаю, как кино может вдохновлять на создание текста.
Но при этом я бы не сказал, что клиповое сознание делает литературу в целом более «визуальной». Как ни парадоксально, получается скорее наоборот: стремительность привычного нам киноритма убивает описательность, а откуда взяться визуальности, если текст – лишь схематичное перечисление действий? Если на то пошло, старое кино куда ближе к литературе, чем современное.

Верите ли Вы, что «красота спасет мир», то есть что «способность творить», рассказ о «вещах хрупких и эфемерных» способны оказать некое воздействие на читателя и побудить его к рефлексии, переосмыслению своих взглядов на мир?
Павел: Конечно. Искусство должно трогать душу и вызывать отклик, иначе это самообман, а не искусство.

Знаем, что Вы участвуете в ролевых играх. Если вы не против, хотели бы затронуть и эту тему… Ролевая игра - это тоже эскапизм? Что она дает Вам как писателю и как личности? Что первично - проживание некой ситуации в игре или формирование замысла?
Павел: Не эскапизм – это ходить на работу, стоять в очередях, сидеть в приёмной врача. Все остальное – это бегство от реальности. Книжка, которую мы читаем в метро, - это уже бегство от реальности. Любое хобби, всё, что делается для души, хоть сочинительство, хоть собирание марок, хоть любительский театр или ролевые игры, - это эскапизм.
Если вкратце, то игра бесценна для насыщения текста живыми, правдивыми деталями, но практически бесполезна с точки зрения поиска сюжетов. Текст – детище авторское, он должен всецело подчиняться замыслу, а игра – плод актёрской импровизации стольких людей, сколько в ней участвует. Прежде чем понять это, я написал множество художественных отрывков и даже несколько рассказов по мотивам игр, но сейчас предпочитаю не смешивать эти виды творчества.