Расплачиваясь с жизнерадостной розовогубой продавщицей за этот последний, как выяснилось, экземпляр, я надеялся развлечь себя легким, неприхотливым чтивом – но нет. Автор не оставил такой возможности. Жанр романа не относится ни к хоррору, ни к фэнтези в привычном смысле этого слова. Этот мистико-философский труд выходит за рамки того, что ожидаешь от произведения, начинающегося с внезапной встречи вампира и эльфийки. Сводя в одном тексте ставшие уже столь привычными любителям фантастики расы (вампиров, эльфов, некромантов, оборотней и, разумеется, людей), Уэйн Джефферсон поднимает извечные проблемы любви и ненависти, Тьмы и Света, несовершенства и божественности, жестокости и красоты, рассматривая их в совершенно новом ключе. Более того, переосмысливает и раскрывает вопрос Вселенской Гармонии и Равновесия, вопрос структуры Мироздания, интересовавший людей и сохранявший свою актуальность во все времена.
Заранее хочу предупредить: все, что скажу я далее, вряд ли адресовано широкому кругу читателей, и не является рекламой – они сами уже определили для себя достоинства романа, каждый на свой вкус. И любой желающий может купить увесистую книжку в мягком переплете в первом попавшемся магазинчике. Если успеет, конечно. А моя задача скромна: показать ценителям высокого искусства, что за примитивной, раздражающе мнущейся обложкой – четыреста страниц великолепного по своей художественности и содержанию текста, достойного встать на одну полку с мировой классикой.


"Выбор каждого". В этом названии, броском и, на первый взгляд, призванном лишь привлечь внимание как можно большего числа читателей (работа, с которой оно превосходно справилось), - отразилась основная идея всего романа. Лаконичное и емкое, оно несет в себе множество смыслов, которые раскрываются по ходу прочтения. Каждый из героев, как бы ни складывалась его судьба, через какие тернии ему ни приходилось бы проходить, в итоге совершает единственно правильный выбор, ведущий его к звездам, делающий его тем, кем он должен быть.
Так, становление Адама богом (здесь я, право, усмехнулся, заподозрив, автора в чрезмерной гениальности, но впоследствии мои сомнения были развеяны довольно логичным объяснением столь странного для оборотня имени) обусловлено добровольным принесением в жертву себя ради благоденствия племени. Прозорливый слепец, человек-зверь, из когда-то неоправданной обузы ставший посредником между людьми и духами, великим шаманом, внушающим благоговение и страх, покидает племя, чтобы свершить страшный ритуал. Он должен принести жертву, чтобы снискать милость духов к людям. Человеческую жертву, как полагается, – кровь сильного мужчины, принадлежащего племени. Адам мог выбрать любого – Мать рода Рыси, старая Караэ, не пожалела бы и лучшего охотника, чтоб сохранить оставшихся людей – но идет сам. "Ты слаба, Караэ. И род твой умирает. Береги своих охотников. Адам сделает все один". Иссохшие темные пальцы, дрожа, скрючились в кулак – Мать не ответила, только бессильно уронила голову острым, подбородком уткнувшись в исхудалую грудь. "Амулет Многоликого поможет Рыси", – протянул последний дар Адам. Нахмурившись, торопливо покинул пещеру. Рассказывая о жизни оборотня в человеческом племени, автор демонстрирует прекрасную осведомленность в вопросах древней культуры, основанной на тотемизме. Красочные детализированные описания сцен погружают читателя в далекий первобытный мир, на первый взгляд примитивный, но в действительности – упорядоченный своими законами, полный жизни и опасностей, делающих эту жизнь настоящей.
Следующим из четверки богов, избранных Природой в наместники, становится некромант Элунг. Он не имеет в этой жизни ничего, кроме первого оживленного им волка и Мастера, давшего его существованию смысл, а ему самому – тепло (если можно так выразиться о некромантах) домашнего очага. Даже имя его – не что иное, как хриплый стон, изданный волком. Конечно, искушенный читатель может ожидать, что вдруг появится прекрасная леди, которая полюбит неприглядного мага, и ради которой он пожертвует собой. Однако решение автора оказывается куда более логично и жестоко. Перед смертельной битвой с другим магом (давнее расхождение во взглядах), понимая, что исход может оказаться не в его пользу, учитель просит Элунга: "Мой амулет… В тот миг, когда он начнет угасать и изменит цвет, ты огнем убьешь меня". Перед героем встает очень интересный выбор: уйти, предоставив магам разбираться самим (этот вариант отброшен сразу же), погибнуть самому, попытавшись скрестить посохи с враждебным некромантом и тем самым нарушив приказ Мастера, - или же исполнить его волю, но при этом убить самого Мастера "без возможности для того вернуться, отнять самую суть, развеять силу смерти по всему миру". - Возможно, читатель скажет: "Пусть пожертвует собой, это более благородно". Но что, действительно, возвышенней: поддаться жалости к себе, предпочтя уйти из жизни и не страдать более, – или обеспечить свободу душе учителя ("слово огня" – "единственный способ разорвать связь тела и души сразу и навсегда", не позволить кому бы то ни было использовать их), зная наверняка, что вся оставшаяся жизнь твоя будет напитана этой горечью? Элунг выбирает то, что поднимает его собственную душу до уровня божества: "Маг простер руку, потянул к себе ослабленную душу некроманта, медленно оседавшего на землю. Отчаянной, рвущей на части болью захлебнулось сердце Элунга. Нет, не бывать тому! Он оттолкнулся от стены, сжал кулаки, вонзив в ладони ногти. Всю силу ярости, всю любовь и жажду погибнуть вместо он вложил в Слово огня. В распахнутых глазах взметнулось пламя, прошло сквозь тело, прожигая путь в небытие. Последний крик, страшный и ликующий, взвился к небесам. Давший Элунгу знания и дом, скорчился в огне. С треском разбился амулет, освободившаяся сила толкнула молодого некроманта в грудь – и рассеялась".
Теперь о третьем боге. Душа великого эльфа, что должна была прийти в этот мир, чтобы развиться до уровня божества, была рассечена проклятием надвое. И воплотилась одновременно в телах близнецов: брата и сестры. Воссоединение ее (необходимое условие для будущего бога) становится возможным также благодаря героическому выбору. Здесь я позволю себе довольно объемную цитату: "Двое, и одна душа на двоих. Так не должно быть. Так не должно было стать. Скоро взойдет солнце, и все закончится. Для нее. Для него же это будет началом новой жизни. Жизни без страха, нерешительности, мучительного презрения к самому себе… И без Илвиэль. Сколь же велик соблазн бежать, бежать отсюда, не дожидаясь, пока лучи заходящего и пробуждающегося светил, отразившись от гладких холодных поверхностей, ударят им в спины! Но они и так слишком долго себя обманывали. Страх, зажатый в тиски осознанием необходимости, стал сильнее, чем когда-либо, впервые нисколько не смягчался присутствием сестры. Но вместе с тем крепло принятое так внезапно решение. Решение, пугающее даже больше, чем мысль оказаться в одиночестве. Свет движется по системе зеркал, многократно отражаясь, мчится извилистыми змеями к Избраннику и Жертве. Она так любила танцевать, но могла только с ним. Так подари же мне последний танец, прежде чем… Пол-оборота – и вместо благословения солнца в спину вонзается ледяной меч луны. Страх исчез, и теперь смотрел на него глазами сестры. «Нет же, оставь его мне, бери только нужное», - слабо прошептал Элтри и улыбнулся. Теперь уже Илвиэль не позволяла ему упасть, у нее были силы, чтобы удерживать его. У нее были силы для большего". Двойная жертва разделенной души (Илвиэль – во имя любви, чтобы остановить войну, уносящую тысячи жизней, гримасой боли искажающую лик Природы; Элтри – ради того, чтобы жила его сестра), безусловно, возвышает ее до уровня бога.
И, кстати, если сравнивать жертвенный выбор богов между собой, вырисовывается любопытная последовательность. 1) герой выбирает собственную смерть во имя спасения других (при этом понимает ответственность за племя). 2) герой выбирает смерть учителя во имя спасения учителя (обрекая себя на дальнейший конфликт с врагом и вечную боль утраты). 3) герой, зная о своем предназначении быть великим, но на момент жертвы еще находясь во власти страха смерти, выбирает, все же смерть, отдает высшую роль сестре, в которой воплощена вторая часть его души. И жертва при этом удвоена. По логике все нарастающего напряжения жертва четвертого, ведущая к становлению богом, должна быть еще более значительной. В чем же она?
На протяжении всего романа читатель видит, как, то колеблясь, то будучи напористым, ошибаясь и буквально на ощупь находя верные решения, приходит к правильному выбору вампир Джервис. А вот разбор его пути к совершенству я оставлю на десерт. Пока же перейду к другой, не менее значимой интерпретации названия.
"Выбор каждого" – это тот выбор, который совершает Природа, даруя великую честь и огромную ответственность своим наместникам. В чем уникальность каждого из них? Почему представители именно этих рас оказались подходящими для осуществления ее планов? Коротко, но емко описывая жизненный путь всех четверых, автор шаг за шагом раскрывает читателю логику Великого Преобразования мира.
Оборотень Адам, о котором мы узнаем в первой же главе, призван первым. Джефферсон отходит от традиционных трактовок, согласно которым человек, превращающийся в зверя, безапелляционно относится к темным. К кому, прежде других, могла обратиться Природа для возложения обязанностей, как не к тому, кто способен принять любое обличие, кто является связующим звеном меж всеми видами живых существ? Устами Стивена Хартли автор говорит о стремлении Природы быть и цвести: "жизнь тянулась из-под земли множеством зеленых ростков, носилась в густых лесах, наполняла пением небо, блестела в прозрачной воде покатыми спинами рыб". Оборотень олицетворяет саму жизнь.
Однако, все, что рождается, рано или поздно необходимо умирает. Природа не может непрерывно возобновлять себя, ограниченная пространством планеты, необходим некий баланс, который не позволит достичь предела и развитие обратить в самоуничтожение. Этот баланс был задан появлением Элунга, некроманта, установившего зыбкое, но все же равновесие. Элунг – символ смерти как явления, как особого состояния, присутствующего в мире. Причем вариант взгляда на смерть, предлагаемый автором, довольно специфичен. Прямым текстом он дается в описании некроманта: "Он чувствовал смерть не как отсутствие жизни, а как нечто самостоятельное, реально существующее – то, к чему можно прикоснуться". Соглашаться или нет – дело читателя, но я лично искренне рад каждой специи, придающей новый оттенок вкуса давно приевшемуся блюду.
Эльфы, несмотря на пренебрежение, выказываемое многими читателями и критиками по отношению к ним, тоже явились необходимым звеном в системе Мироздания, выстраиваемой Джефферсоном, а вместе с ним – и Стивеном Хартли, одним из главных персонажей романа (кстати, писателем). Высокие (в прямом и переносном смыслах) существа, ценящие красоту жизни, стремящиеся уберечь ее и довести до совершенства – это ли не идеальный материал для будущего бога? Правда, и эти чуткие, возвышенные хранители жизни оказываются не без греха. Следует отметить, что Джефферсон вообще не предлагает читателю однозначных решений. Каждая ситуация, каждый персонаж – комплекс, на первый взгляд, противоречивых, но в глубине своей тесно связанных меж собой, взаимообусловленных элементов. Так, возвращаясь к остроухим, отметим, что, побоявшись предсказанных глобальных перемен, которые придут в мир вместе с рождением "великого в небывалой силе своей, к единству во всем мире ведущего" эльфа, старейшины решили избавиться от него. Мать, любя и стремясь укрыть свое чадо, бежит прочь из эльфийских земель. Но проклятием, брошенным ей вслед, маги расщепляют душу зачатого, но не рожденного еще младенца, надвое. В результате рождаются немощная Илвиэль, обладающая духом воина-победителя, и Элтри, непобедимый физически, но крайне неуверенный и трусливый ее брат-близнец. Только непрерывное взаимодействие этих двоих, непосредственная близость (вплоть до необходимости прикосновения) позволяет им выжить. И, как обыкновенно бывает, в час опасности, когда под угрозой становится само существование эльфийского народа, об отверженных вспоминают.
Впрочем, я отвлекся. Итак: жизнь с появлением эльфийки-бога возобновлена, процветает всюду, развивается, стремится к совершенству – и это прекрасно. Однако конфликт ее со смертью не исчерпан. Природа, налюбовавшись вдоволь на такое счастье, стремится к новому преобразованию: извечное противостояние должно стать союзом, разрозненное – целым, жизнь и смерть – гармонией. Для этого и нужен четвертый бог, чья сущность будет тесно связана со смертью, но который эту смерть превзойдет. Таким богом может стать только вампир. С его приходом смерть должна стать совершенной.
При этом Джефферсон не ограничивается линейным противопоставлением богов. Конечно, очень явно прослеживаются линии оборотень – некромант и эльфийка – вампир как противопоставление жизни и смерти. Но кроме этого отношения, в романе задается и другое: оборотень – эльфийка и некромант – вампир, как суть явления и его высшая форма проявленности, его красота и совершенство. И все они утверждают непрерывность существования, являясь обладателями Вечности, каждый своим путем, своей ценой.
Наконец, в названии романа отражена еще одна мысль, к которой неизбежно приходит читатель вместе с автором, – проблема выбора в общефилософском, общечеловеческом масштабе.

Все вышесказанное без особых проблем воспринимается со стороны, когда прочитана и осмыслена каждая из четырех сотен страниц. Но отнюдь нелегко было главному герою, вампиру Джервису поверить в свое предназначение, особенно когда известие о нем является в обличии хрупкой девушки, весьма соблазнительной жертвы. Впрочем, оказавшей вдруг небывалое сопротивление: "Я не понял, каким образом она оказалась за моей спиной, если только что стояла лицом к лицу. Молниеносно развернувшись, я успел лишь увидеть, как изящная ладонь толкнула меня в грудь так, что я впечатался в противоположную стену. Оседая на тротуар в шлейфе осыпающейся кирпичной крошки, я подумал: "Какого черта?!" Не дожидаясь, пока я сфокусирую на ней взгляд, девушка проговорила: "Выслушай меня. Это важно". Первое недоверие словам богини (ну, да, красотке, так рекомендовавшей себя, и я бы не поверил – разве что в плане более насущном для летней ночи) влечет за собою доказательство: "Закончив свою мысль скользким намеком на благопристойность квартала, который выбрала "богиня" для ночного променада, я замолчал. Она улыбалась, выжидающе глядя в глаза. И тут я ощутил странный дискомфорт в груди, в горле – с каждой секундой все хуже. Легкие будто разрывало. Потемнело в глазах. "Прекрати это!" – Позорно выкрикнул я ей в лицо, для чего пришлось вдохнуть. Боль мгновенно отпустила". Задействовав свою целительную силу, Илвиэль возвращает Джервису утраченную функцию дыхания. Вернее, потребность дышать, причем без рефлекторного ее удовлетворения. В то время как все остальные вампиры будут преспокойно обходиться без этой слабости, ему придется выработать новую привычку. Зарекшись впредь хамить и задавать вопросы, герой все же решается на последний, закономерный: «Почему именно я?» На что Илвиэль улыбается: «Никто из нас троих еще не получил ответа». Единственную подсказку дает ему эльфийка – что у каждого избранника Природы есть проводник, который должен помочь в достижении совершенства.

Итак, он избранный, ему предписана особенная роль в развитии мира. Отныне вампиру предстоит осознать этот факт, принять его и прийти к должному – к становлению богом. Именно этот путь и составляет львиную долю романа. Похоже, мне не удастся избежать прогулки по ключевым моментам сюжета, так что единственное, что могу вам предложить – это запас терпения в дорогу. Но прогулку обещаю увлекательную, поскольку Джефферсона отнюдь нельзя обвинить в примитивизме. Мало того, что по всему роману тянутся, переплетаясь, то расходясь, то связываясь в узелки несколько сюжетных линий, - так в нем и реальности даже не две, а три.
Во-первых, человеческая, привычная читателю. В этой реальности живет главный герой Джервис, его новоприобретенный друг Стивен Хартли и прочие герои, связанные с ними. Во-вторых, "надмирная", где являет себя Природа и творят призванные ею боги. Именно в этом, "надмирном" пласте реальности решаются вопросы гармонизации мира, именно здесь свершается выбор Природой каждого из богов. Третья реальность – мир романа, который пишет Стивен Хартли, романа об оборотне, некроманте и эльфе, становящихся богами, и о вампире, того же жаждущем. Разумеется, Хартли не упускает возможности упомянуть и о себе. Поэтому, чтобы избежать недоразумений и двусмысленности, я вынужден ввести особые обозначения. Допустим, Хартли-писателем назову того Хартли, который встречается с вампиром и пишет о нем роман, а Хартли-героем – того, кто в этом романе фигурирует. Автора же романа "Выбор каждого", придумавшего все эти сложные, но отнюдь не лишенные глубинного смысла ходы, оставим просто "автором". С вампиром, кстати, складывается аналогичная ситуация, поэтому наперед оговорюсь, что Джервис-прототип - вампир, ищущий способ стать богом, а Джервис-герой – персонаж, созданный Хартли-писателем. И хвала автору, что названия романов не совпадают!
Так вот. Реальность, созданная Хартли-писателем в романе с рабочим названием "Четвертый путь", мало того, что имеет место. Она влияет на ту действительность, в которой живут Хартли-писатель и Джервис-прототип, работая, опять же, на воплощение глобального замысла автора. Весь роман ("Выбор каждого") разделен на четыре главы, в которых последовательно, один за другим показаны этапы становления Джервиса богом. Параллельно с этим Хартли-писатель создает свою историю, разбивая ее на четыре значимых части, и делится ею со своим новым другом-вампиром. Еще один комплимент автору: хронология обоих уровней повествовании прямая, а главы соответствуют друг другу, что значительно облегчает восприятие текста.
Итак. В первой главе "Четвертого пути" описывается становление старшего бога, оборотня. Как я говорил ранее, по замыслу автора он является естественным продолжением Природы, наиболее близким ей существом. Адам был выносливей и сильнее своих сверстников, но слишком юн, когда Ирия, Мать рода Рыси, вынуждена была отпустить его на первую, настоящую охоту со взрослыми. С этого момента судьба Адама оборачивается непрерывным испытанием. Пожелав особой добычи, он уходит дальше других охотников. В лесной глуши сталкивается с дерущимися хищниками, от которых сама Природа спасает его ударом молнии: "Тишина. Небо погасло. Весь мир погас, превратившись в беспросветную ночь. Где прежде кружились в боевом танце, оглашая грозным рыком лес, его хозяева –пустота. Он ощущал привычный запах хвои и сырых стволов, чувствовал босыми ногами ласку травы, но видеть не мог". Не имея иной возможности вернуться домой, кроме как ориентируясь на обоняние, Адам превращается в котенка рыси. Люди племени пугаются, но с благоговением впускают на свою землю зверя, чей дух по давним преданиям хранит их. А когда хищник садится у костра и принимает вид Адама, их охватывает ужас перед мальчиком и духами, которые, вне всякого сомнения, вселились в него. Далее Джефферсон раскрывает отношения внутри племени, показывает сложность взаимодействия людей, имеющих противоположные взгляды (кто-то воспринимает возвращение Адама как дурной знак, кто-то – как милость Земли), проводит параллели с современностью. Разногласия в племени не лучшим образом сказываются на его благополучии, оно слабеет. Умирает Ирия, Матерью рода становится старая, мудрая Караэ, которая убеждает людей прекратить раздоры: "Духи вошли в Адама. Духи сильны и мудры. Он будет просить их о помощи. Отдадим Адаму Зуб Шамана". Но жизнь людей никогда не будет безмятежной. Недолгое облегчение – и суровая зима вновь приводит род Рыси к краю гибели. Время выбора пришло.
Обретение божественности Адамом повлекло за собой буйный рост жизни во всех ее проявлениях и формах. Пусть эта жизнь была "примитивной" и "сырой", далекой от совершенства, но она ликовала, пробуждалась и множилась, заполняя собою этот мир. Охватывая внимательным взглядом события, происходящие в первой главе с вампиром Джервисом, читатель, несомненно, проведет вслед за автором прямую аналогию.
"Самонадеянный юнец, интересующийся столь многим, и так быстро теряющий интерес, что не способен ни в чем достичь идеала", – безразлично роняет Иоланта, на одном из приемов вампирского света, проводя мимо Джервиса новообращенного наследника. "Амбиции, равные его, могли найтись разве что в зеркале", - утверждает сам автор. Таким является Джервис в самом начале: дерзким, заносчивым, но в то же время не лишенным любознательности, юмора и обаяния. Мысль о божественном предназначении, по первости вызвавшая сарказм, постепенно перестает казаться вампиру бредовой. Джервис усматривает в ней возможность выделиться, подняться над другими бессмертными и над всем миром. Эта идея чертовски заманчива, она увлекает его – и герой начинает искать способы достижения цели. Джервис-прототип переживает небывалое воодушевление. Он видит в своей избранности перспективы, стремится к действию, активен и готов к подвигам.
Еще одна сюжетная линия – Хартли-писателя, частью чьего романа оказывается история об оборотне, - также полна жизни и радужных перспектив. Издатель (он же заказчик) мистер Смит доволен началом "Четвертого пути" и обещает золотые горы, Хартли полон безоблачного энтузиазма и готовности продолжать.
Во второй главе к своей божественности приходит некромант. И читатель словно погружается в совершенно другой мир, где люди склоняются в страхе не перед дикими животными или явлениями природы, а перед самой смертью. Право, если бы книгу стал печатать я – страницы этой главы были бы серо-фиолетового цвета. Автор рассказывает здесь о судьбе Элунга, начиная с детства, с отчаянного стремления выжить любым способом. "Он вспомнил себя ребенком, радующимся украденной краюхе хлеба и ненадежному укрытию из опустившихся под собственной тяжестью веток ели. Выбираясь в город на поиски еды, он видел других детей… Однажды ему повезло, и девочка с желтыми, выбивающимися из-под чепца кудрями, заметив его, испугалась настолько, что выронила из пухлых рук едва надкушенный пряник. Ее быстро увели, и, решив, что плачет она из-за пряника, пообещали что-то другое, а он, метнувшись через дорогу, выхватил желанную добычу прямо из-под клювов слетевшихся, таких же голодных ворон". Первая награда за внушенный страх, первая вызванная нежить… И первая встреча с себе подобным. "Элунг брел вдоль дороги, по самой границе меж вытоптанной домертва землей и начинающимся буйством леса. Чуть поодаль, но не отставая, скрытый шуршащей завесой белой от пыли растительности, шел его так неожиданно обретенный друг. Темный силуэт всадника приближался". По сложившейся уже схеме (требование денег – отказ – наводящий ужас волк в качестве аргумента) Элунг рассчитывает поживиться. А вместо желанного кошелька обретает неизмеримо больше: учителя, близкую душу. Описывая жизнь некроманта, Джефферсон развивает идею взаимодействия людей с тайным миром силы и магии. Он говорит об отношении к смерти, как к оружию, которое, будучи верным помощником в умелых руках, в неопытных становится опасным абсолютно для всех. Не менее интересны мысли автора о связях души и тела, об управлении на уровне энергий и необходимости заботы даже о поднятых из земли мертвецах.
Время прихода некроманта – время возникновения неумолимого противостояния жизни и смерти, продлившегося на тысячелетия вперед. И время эмоционального перелома в жизни Джервиса-прототипа. Вампир, жаждущий утверждения, возвышения в обществе себе подобных, не видит способов достичь его. "Иногда Джервису казалось, будто он чувствовал с самого детства: этот мир принадлежит ему. Что его, Джервиса, нельзя не любить, что ошибаться может кто угодно – только не он. Надо лишь подождать, и корона сама засияет на его голове. Но время шло, вестница богов больше не являлась, а мир оставался все таким же равнодушным". Он был бы рад уже рискнуть своей быстро регенерирующей шкурой и задать-таки парочку провокационных вопросов – да некому. Поиски методом предположений, проб и ошибок результата не дают. Отчаявшись, вампир становится агрессивным, раздраженным, несдержанным. Злость, накопившаяся за многие годы, выплескивается наружу, найдя, наконец, повод. Джервис перестает сдерживать хищника в себе, чем приводит в негодование собратьев по крови (незачем афишировать свое существование и тем самым добавлять проблем в собственную Вечность): "Либо ты прекратишь повсюду разбрасывать трупы, либо вскоре составишь им компанию!" Вполне естественно, что несдержанность хищника вызывает панику и среди людей. "Это уже девятая по счету жертва серийного маньяка, метко названного журналистами "Дракулой". Мы настоятельно рекомендуем принять меры для собственной безопасности и не выходить из дома в одиночестве с наступлением темноты", - звучит обеспокоенный голос телеведущего, пока Хартли готовит себе завтрак.
Параллельно с метаниями Джервиса читатель наблюдает другой конфликт: Стивена Хартли и издателя: "Он сохранил файл и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Контракт разорван. По согласию обеих сторон. Странно звучит, ведь причиной разрыва контракта было именно несогласие. Несогласие заказчика: "Нам нужен роман об оборотнях, какого черта там появился некромант? Некроманта убрать". Его ответное несогласие с ультиматумом. Замечание о том, что судить о произведении по первым двум главам несколько преждевременно, почему-то вызвало у заказчика бурю эмоций. Ему клятвенно пообещали подождать третьей, которую он, должно быть, посвятит эльфам, после чего недвусмысленно указали на дверь. Отчего же, вернувшись домой, он первым делом включил ноутбук, и весь остаток вечера продолжал работу над уже никому не нужным романом?" Стоит отметить, насколько режущим контрастом друг другу выглядят герои в момент неудачи: почти бесконтрольная ярость вампира и всепрощающее смирение писателя. По ходу романа выясняется, что причина такого отношения Хартли кроется в одной интересной особенности его психики: он совершенно не способен испытывать гнев. Но не будем забегать вперед.
В самом конце главы измотанный бесплодными попытками стать богом, Джервис приходит к пониманию, что ему, действительно, нужен кто-то, кому можно поверить свои переживания и мысли. Он устал. Он перебирает в уме всех возможных собеседников, но среди бессмертных не находит никого, кто воспринимал бы его всерьез, кому можно было бы доверить столь важные мысли. "Твой Мастер не ошибся, обратив тебя! - Шиккоме поднял на меня взгляд, полный самого искреннего восхищения. - Теперь корона самого неадекватного вампира будет портить не его прическу". Обращает свой взор к смертным, но в обществе людей не видит достойных. В одну прекрасную ночь на глаза ему попадается книжка Стивена Хартли "Бегущие по кругу". Примечательно, что в названии книги также отражен один из аспектов основной идеи романа: бегущие по кругу – те, кто до сих пор не сделали своего решающего выбора и потому обречены крутиться, как белка в колесе. "А почему не привлечь этого Хартли? Вдруг его неуемная фантазия даст мне необходимые ответы? Может, привычный к книжным вампирам человек не испугается настоящего? Кроме того – он писатель. Неужели упустит возможность получить информацию из первых рук?" – думает вампир и подстраивает встречу со Стивеном. Он ждет его в кафе, читая "Бегущих", а когда писатель появляется – находит верный способ заинтересовать его: "Молодой человек читал книгу и, судя по всему, она до того его трогала, пугала и возмущала, что, незаметно для самого себя, он разыгрывал настоящую пантомиму. Вот он нахмурился, прищурился и закусил губы – как будто хочет кого-то ударить, вот презрительно скривился, вот закрыл лицо рукой, как актёр немого кино". Не менее интригующей звучит и фраза, произнесенная Джервисом, когда он подсаживается к Хартли за столик: "Я знаю. Вы писатель". – Незнакомец показал мне заднюю обложку своей книги; признаться, мое фото так отретушировали, что я и сам узнавал себя с трудом. – "И ещё я знаю, что вы боитесь темноты, что вы четырежды женились, и что у вас репутация безобидного сумасшедшего. Вы будете сидеть в этом кафе до закрытия, а хотели бы – до рассвета. Не так ли?" Отказать себе в дальнейшем удовольствии знакомства с этим молодым поклонником его таланта Хартли не смог.
После первого личного знакомства с писателем, Джервис решает идти ва-банк и раскрыть себя, для чего приходит к нему в дом. "Тихий стук застал его на полпути в ванную. Стивен остановился, прислушиваясь. Вполне могло показаться. Но спустя пару мгновений раздалась мелодичная трель. Очевидно, поздний гость обнаружил кнопку дверного звонка. Писатель направился в прихожую. За дверью обнаружился вчерашний знакомый. Не ожидав, что дверь так быстро откроется, тот обернулся, выпустил из рук сорванный с ближайшего дерева лист. Лист залетел в комнату, втиснулся в узкую щель между полом и шкафом, словно прячась от того, кто все еще оставался снаружи". Разумеется, Хартли приглашает его войти. Узнав, что перед ним самый настоящий вампир, он пугается. Но поздно – хищник уже внутри. И любопытство, желание узнать больше в итоге превосходит страх. Разговор начинается издалека – о неурядицах с последним романом Хартли, о вампирах в целом. Джервис рассказывает о себе несколько довольно провокационных фактов, проверяя устойчивость психики писателя. "А что Вы думаете по этому поводу?" Я посмотрел на Джервиса, после чего придвинул к себе покачивающееся на сгибе, явно сорванное откуда-то объявление. На единственном уцелевшем уголке красовалась полоска скотча с прилипшими с обратной стороны буквами чего-то предыдущего. Я перешел от формы к содержанию, сфокусировав внимание на фотографии. Бледная, с выгоревшими на солнце волосами и довольно милым, хоть искаженным складками бумаги, выражением лица. Совсем детского – едва ли ей исполнилось шестнадцать. "Насколько я помню из новостей, ее так и не нашли", – заметил я, отодвигая источник незапланированной жалости. "И не найдут", - сочувственно вздохнул он, после чего отошел и удобно устроился в моем кресле, выжидающе улыбаясь. Острые кончики обнажившихся клыков превратили в очевидность все, что осталось между строк". Однако вместо того чтобы ужасаться и проклинать кровожадного убийцу, Стивен пытается оправдать его. Легко прочитывая мысли смертного, вампир видит искреннее сочувствие и желание помочь, поддержать. В итоге вампир делится с ним своей проблемой, и литератор, воодушевленный новыми возможностями своего романа, соглашается помочь.
Третья глава рассказывает читателю, как появился третий бог, эльфийка Ильвиэль (основную направленность ее жизненного пути я уже отмечал ранее, поэтому не стану повторяться). Это новый виток жизни, устремленной уже не столько к умножению себя, сколько к совершенству. Количество переходит в качество, как и можно было предполагать.
В этой главе снова меняется эмоциональное состояние главного героя, меняется его отношение к происходящему и к жизни в целом. Теперь Джервис готов не только снизойти до смертного своим вниманием, но даже сотрудничать с ним, поумерив обороты своего эгоизма. Он привязывается к Стивену, пытается понять его. Даже разделяет с ним какие-то радости человеческого бытия, хотя и не прекращает непрерывно проверять, насколько глубока неспособность писателя испытывать гнев или ненависть. "Джервис от души забавлялся моим страхом темноты. Иногда, когда я ждал его в десять, он звонил и говорил, что приедет к двенадцати, а появлялся во втором часу. Я же был вынужден все это время ждать его, слушать, как потрескивает рассохшийся буфет. Вскоре я знал, что кто-то этажом ниже смотрит ночные выпуски ток-шоу, а соседи сверху проигрывает деньги в сетевой игре – его жена не находила себе из-за этого покоя. Уйти из дома я не мог, но ожидание было невыносимо". Еще пример: раздобыв подделку дневников Гитлера, он читал Стивену выдержки из него, особо смакуя описание концлагерей и пыток "Ну как? Разве не отвратительно? Если бы этот тип замучил мою бабушку, я бы его ненавидел. Только представь своих еврейских родственников, убитых по милости этого психа! Что бы ты сделал, окажись он с тобой в одной палате сумасшедшего дома?" – "Посоветовал ему сделать пластическую операцию, и бежать на какой-нибудь греческий остров". Глаза Джервиса стали круглыми. Должно быть, в этот момент он не помнил, как буквально вчера рассказывал мне о совершенных убийствах". В третьей главе в полной мере автор раскрывает характер этого всепрощающего, бесконечно доброго и не обходящего никого своим сочувствием писателя. Жизнь ликует.
А вот четвертая занимает особое место среди всех. В ней, разумеется, так же прослеживается влияние "надмирной", божественной действительности на ту, в которой живут Хартли-писатель и Джервис-прототип. Но сами художественные реальности смещаются относительно друг друга. Мир Хартли-писателя и мир Хартли-героя сливаются. "Надмирная" реальность и реальность романа "Четвертый путь", напротив, расходятся, что делает очевидной самостоятельность их существования. Конфликтность, разрушение здесь обусловлены тем, что богом становится вампир, существо смерти. Однако не все так просто.
В очередной раз принимая у себя ночного гостя, Хартли-писатель привычно делится с ним своими мыслями о продолжении романа. Но вопреки ожидаемому возвеличиванию вампира (и, самое главное, вместо столь долгожданных результатов), он говорит совсем другое: "Слишком предсказуемо, просто для основного сюжета. А вот в качестве "ложного следа" подойдет. Четыре расы: оборотень, некромант, эльфийка и… кто? Обязательно ли четвертым должен стать вампир? Что если это место изначально было уготовано человеку? Вся природа циклична. А мы замкнем на имени: Адам же не был человеком, но к человеку мы в итоге придем. Имя ему дадим какое-нибудь волчье… Вампир же – сыграет решающую роль проводника…" Взорвавшись яростью, Джервис с трудом удерживается от того, чтобы убить нахала. "Когда человек молод и красив, то непременно глуп. А стоит ему набраться немного ума, как он становится стар и безобразен или вообще умирает! Кого из ваших человеческих гениев ты бы хотел видеть богом? Моцарта, с его вечными шутками о задницах?! Боккаччо? Ницше? Фрейда?!" - Вдруг он остановился и хлопнул себя по лбу. Затем подошел ко мне, схватил за воротник, рывком поднял с кресла и подтащил к зеркалу. – "Точно!- вкрадчиво произнес он. – Вот этого всепрощающего гения! Прекрасная идея!" Замечу, что мысль о цикличности автор, все же воплощает: вампир, не поняв, увлечения творчеством, отвергнув писателя, поступает так же, как Мистер Смит. С поправкой на положение, разумеется: "Джервис дернул меня за волосы, и боковым зрением я увидел длинные клыки. Я не мог встретиться с ним глазами в зеркале, но по дрожи, по странному тону, чувствовал, что он перестал владеть собой. Страх парализовал меня. Не смерти – болезненного сожаления и разочарования в себе, что непременно испытает Джервис, если допустит эту ошибку. Но вампир вдруг отбросил меня, прорычав что-то нечленораздельное, и выскочил за дверь, хлопнув ею так, что она вновь открылась".
Разрыв отношений не останавливает работу писателя. Хартли объясняет для себя гнев вампира, оправдывает его – и в несвершенном убийстве видит благородство и свет в душе хищника. Если все прежние части своего романа он обсуждал с Джервисом, то последнюю пишет в одиночку, снова и снова пытаясь найти способ сделать богом своего друга. К сожалению, не успевает. "Ночь сменялась следующей, снова и снова. Сложно признаться: Хартли ему не хватает. За несколько месяцев, проведенных вместе, он привязался к этому смертному, такому необычному. В ту ночь он вспылил. А кто бы остался спокойным на его месте? Ах да… Нет, он не собирается делать первый шаг к примирению, но просто проследит издалека, все ли с ним в порядке". Вампир идет к Хартли и находит его лежащим в луже крови у самого дома, Джервис бросается к нему, пытается оценить серьезность раны, та оказывается смертельной. Кровь остается на его пальцах, он слизывает ее, прочитывая обстоятельства, осознание Стивеном скорой смерти и портрет напавшего. Но это же Джервис. Ни в одной из ситуаций он не перестает быть собой. «Что, даже сейчас?!» - Восклицает он, имея в виду полное отсутствие осуждения убийцы со стороны Хартли. Получив утвердительный кивок, вампир осознает, что его смертный друг более достоин стать богом. Но что толку от мертвеца? Прокусив собственное запястье, Джервис вливает свою кровь ему в рот. Обращение начато, но для завершения необходима жертва. Быстро отнеся в дом новообращенного, Джервис бросается на поиски и находит нападавшего, которого и приволакивает в качестве жертвы. "При превращении человека в вампира усиливаются самые яркие его свойства", - утверждает Джефферсон. Неспособность Стивена к агрессии возросла настолько, что не позволяет ему питаться кровью. Раздосадованный вампир сам убивает приведенную жертву, пытается насильно накормить наследника, но организм того отторгает пищу. К рассвету Хартли умирает, так и не познав, что значит быть вампиром.
Да, Мирозданию не нужен еще один абсолютно добрый бог. И все же смерть гения оказалась не напрасной. Как и предполагал вначале Джервис, писатель стал его проводником. Автор предлагает весьма необычный вариант жертвы: вампиру пришлось многое изменить в своем сознании, в готовности духа отдавать. Во имя блага всего мира отказавшись от самого желанного, что только можно представить, вампир делает шаг к божественности. Время ликовать. Но нет. Его избранник умирает, быть может, впервые в жизни заставляя Джервиса чувствовать раскаяние и боль, искренне сожалеть об утрате. По существу, для становления нового "темного" бога необходима смерть. Для Стивена она явилась дважды: в момент обращения (опровергнув небытие) и перед рассветом (это небытие утверждая). Осознание себя в сравнении с Хартли убивает прежнего Джервиса, одновременно возрождая, обновляя его.
Склонившимся над безжизненным телом друга застает Илвиэль вампира, когда приходит за ним. Уже в "надмирной" параллели Джервис-бог, наконец-то, получает ответы, совершенно по-новому воспринимая все произошедшее с ним и Хартли. Страдание усилено осознанием неправоты. Опять же, неоднозначной: не проживи Джервис это время именно так, - стала бы возможной мировая гармония так скоро? Безусловно, есть поводы для скорби. "Но под ногами – прекрасный мир. Он совершенен. Он велик. Он нужен. И да: он больше не обязан дышать".

Далее, вероятно, вы ждете от меня детального разбора художественных ухищрений автора, бесспорно, украшающих роман и помогающих раскрыть множественность его смыслов. Вынужден огорчить: эту честь я оставлю знатокам изысканного слова, поскольку ни рамки данной статьи, ни задача, что ставил я перед собой, начиная ее (статью), не позволяют развернуться. Но, тем не менее, отмечу бесспорный талант Джефферсона в обрисовке образов. Портреты, характеры персонажей выписаны с поразительной живостью. Способность автора мельчайшими деталями создавать цельную картину, проникать в самую глубь явлений, раскрывая все нюансы чувств, обстоятельств – восхищает.
К примеру, нежная забота Элтри о сестре, детская, наивная – но такая трогательная. Совмещенная при этом с собственным интересом (юный эльф увлекается, отходит слишком далеко), она видится еще более реалистичной – и, с другой стороны, становится причиной роковой ошибки и блага. "Он встает, чтобы собрать для нее ракушек, сегодня их особенно много, наверняка, есть красивые и неповрежденные. Чутко отслеживая передвижение враждебной стихии, он идет по вязкому мокрому песку, отыскивая торчащие перламутровые краешки. И вот уже полная горсть, но каждая следующая ракушка кажется красивее предыдущей… Следя за тем, чтобы не заходить за кромку, он и не заметил, как далеко ушел вдоль нее". Или портрет Хартли: "Рядом с Джервисом я смотрелся жалким бродягой, которого из каприза пригласили за богатый стол. Я вдруг заметил, какие у меня тусклые серые волосы, как неровно подстрижены ногти, какой безвольный подбородок и из какой дешевой ткани сшита рубашка. Мой свитер вдруг оказался старомодным, а джинсы – неглажеными. Книга Уайлда – я все ещё держал её в руках – была единственным моим украшением". Автор, изображая внешность героя, одновременно определяет круг его ценностей.
При этом почти все описания не только доставляют несравненное эстетическое наслаждение ("Выбор каждого" – просто находка для литературных гедонистов. Вот, кстати, еще одна трактовка названия: любой читатель найдет в этом романе что-то для себя), но выполняют двойную функцию, либо содержат в себе двойной смысл. Открываю страницу наугад: "Многие люди, незаметно для себя, приучают лицо к определённому выражению, так что оно не покидает их даже в минуты задумчивости и отчаяния. Есть лица с привычным просительным выражением. Одна из моих бывших жен спала, сохраняя на лице выражение внутреннего достоинства. Лицо моего незнакомца оказалось привычно нахальным". Эпизод характеризует не только вампира, о котором, собственно, идет речь, но самого писателя (Хартли, да и Джефферсона тоже), человека наблюдательного, способного видеть, анализировать, размышлять. Другой пример: "Он лег рядом, положил голову на неподвижный бок зверя, зарылся пальцами в густую мягкую шерсть. Остывает. Он поделится своим теплом, а взамен попросит себе хоть немного этого мертвого спокойствия, достаточного, чтобы уснуть". В этом негласном договоре отражены и характер героя, и суть отношений некроманта со смертью.
Элементы пейзажа, легким вкраплением добавленные в действие, эмоционально дополняют его, помогая создавать должную атмосферу, будь то покой и безмятежность или же предельная напряженность ситуации. "Удар за ударом. Снова и снова. Солнце полоснуло по облакам из последних сил и рухнуло за горизонт", - пишет Джефферсон, и читатель, поддаваясь магии слова, понимает: исход сражения двух некромантов близок, и победа вряд ли будет однозначна.
Не меньшую ценность составляют диалоги героев, великолепно дополняющие их портреты. "Пойдем со мной, Элунг. Тому, кто получил имя от самой Смерти, не пристало разбойничать на дороге". – "Кто ты, чтобы приказывать мне?" – "Тот, кто нашел тебя прежде других. Живые болтливы. Весть о тебе проникла дальше, чем это было безопасно. Останешься здесь – тебя схватят. И хорошо, если как преступника, а не как колдуна". В словах некроманта – и позиционирование себя выше людей, и знание их нравов, вызывающих презрение, и возвеличивание смерти (персонифицированной), и признание мальчишки достойным внимания и заботы. Далее – рекомендация относительно волка, исполненная глубокого смысла (если, конечно, не ограничиваться буквальным восприятием): "Отпусти его с ними. Мертвым тоже требуется отдых. Когда он вернется, пары гончих будет недостаточно, чтобы сдержать его". И мальчик уже готов слушаться: "Как мне сделать это?" "В приказе явиться по первому зову больше свободы, чем плена", - отвечает некромант, уже в эту минуту начиная обучение юного мага. И это лишь один из множества примеров.
Примечательна также стилистическая разнородность отдельных частей романа. Она подчеркивает, насколько события, описываемые в них, отдалены друг от друга во времени (что измеряется сотнями, тысячами лет). Она свидетельствует о разности мироощущения героев, о несравнимости их сути, в конце концов. Автор, примеряя на себя шкуру то одного, то другого персонажа, буквально перевоплощается, проживает каждую жизнь, о которой говорит. Здесь чувства, мысли, мотивации героев – во всей красе. Открываешь роман на любой странице и, дойдя только до половины ее, чувствуешь, что ты – в самом сердце иного мира, иного времени, и нет возможности все бросить и повернуть назад. Я лично увлекался настолько, что пару раз забывал выходить на своей станции; это мне стоило не только нескольких потерянных часов и одного клиента, но и дополнительно купленных билетов. И все же, в результате я не жалею.

Как человеку любопытному и склонному к провокациям мне хотелось бы особо отметить увлекательность и необычность авторской игры с читателем. Джефферсон неоднократно поднимает вопросы, касающиеся вдохновения, мотивации творчества, самого творческого процесса. Он не обходит стороной и проблемы восприятия текста, его многоплановости. Где-то намеками, пунктиром, где-то прямо высказывая свою позицию и оценку. Хартли-писатель выступает как носитель идей автора. Хартли-герой – как отражение и интерпретация Хартли-писателем себя самого. "Эльф в третьей главе? А почему, собственно, нет?" Он представил, как могли бы развиваться события, уже не сдерживаемые оковами заданных изначально координат. Его считают психом. Нет, он не настолько псих, чтобы принять сарказм за руководство к действию, и не из чувства противоречия все более утверждается в принятом решении. Но из желания доказать, что персонажи – лишь средство передачи идей" – Рассуждает Стивен сам с собою. "Только вдумайтесь, почему серьезные книги, и наука так часто навевают тоску? Ведь это интересно! Что лежит в основе этой тоски? Я отвечу – страх. Мы боимся услышать страшное, вспомнить лишний раз о том, что хрупки и смертны. Ни мудрость, ни инстинкт не могут в одиночку переступить через эту черту. Им нужен помощник, укротитель Смерти, тот, кто позволит справиться со страхом", - говорит он уже не своему издателю. "Стивен, по-моему, ты ненормальный", - очень по-дружески, почти как комплимент, обронил Джервис. Я лишь пожал плечом: если герой романа я сам, что мешает мне вложить в свои уста то, что я думаю как автор? И почему я не могу дать себе-герою чуточку больше возможностей, чем имею в жизни я-прототип? А главное: кто запретит мне устами меня-героя говорить о себе-авторе, возможно, сочиняющем меня где-то на уровне богов? Двусмысленность, скажете вы? Или неспособность видеть художественный текст объемно? Странно, что этого не понимает вампир". С возрастающими номерами страниц герой меняется. Из ремесленника, работающего на заказ, превращается в провидца, в гения. Очень важным в этом становлении является момент перелома: Хартли отказывается от дохода и неизбежного в этом случае подавления творца в себе – во имя вдохновения и свободного творчества. Известно: цена гениальности очень высока. Писатель, полностью принимая эту мысль, доводит ее до логического завершения: убивает Хартли-героя в своем романе. И точно так же погибает сам. Было ли это прозрением или собственноручным созданием именно такого варианта реальности – решать читателю. Но итоговое расхождение "Четвертого пути" и "надмирной" действительности демонстрирует не только прозорливость Стивена относительно богов и мировой гармонии. Хартли-писатель сам оказывается в положении бога, создающего миры.

Все. Довольно раскрытых карт. Оставляю вам самим получить несравненное удовольствие от прочтения оригинала. Скажу лишь напоследок, что, ознакомившись с этим поистине гениальным произведением, я был крайне заинтригован, что же за человек создал его, и в первую очередь навел справки. Как выяснилось, роман предельно биографичен, насколько это позволяет специфика жанра. Мистер Смит, редактор издательства "Сириус", сморщил свой красноватый мясистый нос, едва услышав имя писателя, и, буркнув что-то вроде "крайне ненадежный тип", поспешил скрыться в кабинете. Я лично побывал в доме Джефферсона. Да, он, действительно, живет в Новом Орлеане; на журнальном столике в его гостиной стоит в стеклянной рамке фото последней жены, а на полке книжного шкафа - "Архитектор", "Когда остается ждать", "Зеркало" и, разумеется, "Бегущие по кругу" какого-то мелкого издательства. Я не встречал их в продаже – очевидно, ранние произведения не столь значительны, как последнее. Но стилизованные ff узнаваемы на каждом корешке. Сам Джефферсон, открыв мне дверь (а приехал я поздно вечером), вздрогнул, когда ветер втолкнул в комнату желтый, бугроватый лист клена, будто ждавший на пороге приглашения. Он пристально посмотрел мне в глаза и лишь тогда предложил войти. Я не стал утомлять его расспросами – это дело биографов, которые, уверен, вскоре протопчут к дому Уэйна незарастающую тропу. Но все же, в ходе непринужденного разговора я сумел понять, что он и в самом деле неспособен испытывать ни гнев, ни банальное раздражение, свойственные каждому. Мы расстались приятелями, и я пообещал, что, когда вернусь в Бостон, напишу отзыв на его великолепный роман. Что я, собственно и сделал.

Осенью сего года.
Либерт Ф.[/]

Ознакомительные фрагменты из романа представлены здесь