Первый вопрос, с которого хотелось бы начать нашу беседу: кем Вам приходится Марциан?
Марциан — один из моих любимых персонажей, я очень тщательно его создавала. Он мое признание, моя вина и моя радость. Отчасти в его образе преломился опыт пребывания на волонтерском семинаре в Центре Лечебной Педагогике. Я испытывала жгучее желание помочь, но при этом знала, что мне не хватит душевных сил сделать нечто реальное и значимое в этой области. Но мне хотелось создать нечто уважительное и доброе о людях с ментальными нарушениями.
Кроме того, он, конечно, Дарл из Фолкнеровского «Когда я умирала». И чудесный Мартин Волстром из «В космосе чувств не бывает», где он играет вполне нейротипичного, но очень обаятельного паренька, пытающегося помочь брату с синдромом Аспергера. Собственно, поэтому и выбрано такое имя. Марциан — это Мартин, отсылка к имени актера, которого я брала на визуальную составляющую героя. Еще одна отсылка, но уже не характерологическая, а к эдипальной драме, — Мартин фон Эссенбек из «Гибели богов». Я люблю играть в игры сама с собой, так что в Марциане есть много чего и много кого.

Помимо символического искупления вины, что еще дало общение с ним? Продолжается ли это общение, случился ли выход в иное мировосприятие — мировосприятие человека с ментальными нарушениями? Осталась ли частичка Марцианской инаковости в Вашем сознании?
На самом деле очень многое. Мне тема варваров очень близка. В первую очередь я избавилась от собственных комплексов. Я страдаю от обсессивно-компульсивного расстройства, собственно, во многом поэтому я пишу, причем практически постоянно. Вдохновение от текстов позволяет мне справляться с навязчивыми состояниями и страхом. Считаю, очень важно говорить об этом в публичном пространстве. Это капля, но в капле есть все то же, что и в океане. Дестигматизация — это важно, потому, что однажды кто-нибудь, кто страдает от ОКР или любого другого психического заболевания, прочтет это интервью, и ему станет... нет, не легче, но правильнее — мы живем, творим, мы побеждаем. Мы такие же, как и другие люди. Мне хочется, чтобы ребята, которые с чем-то подобным столкнулись, узнали себя и обрели чуть больше уверенности.
Благодаря Марциану я научилась ощущать себя спокойнее и гармоничнее. У каждого из нас есть свои особенности, свой багаж, который мы несем в сознании. Это может быть страшно, может отдалять нас от других людей, но не делает нас чужими, ненужными или неправильными. Марциан дал мне невероятно много. И я хотела бы сохранить его светлое отношение к себе и другим. Думаю, все наши персонажи отчасти и есть мы, иначе откуда взять реплику? Мне приятно, если во мне есть что-то от Марциана. Хотелось бы никогда это не терять.

Мы испытываем чувство вины только из-за длительного опыта стигматизации психических болезней или есть какие-то другие, глубинные причины?
Для меня оно было связано с тем, что я хотела стать дефектологом. Прочитала большое количество литературы, пришла на пробный семинар, и поняла, что — нет, не хватит у меня сил, не хватит терпения. Многого не хватит. Я ощутила свою слабость прежде всего.
Думаю, что нашему обществу нужно научиться понимать: у страха глаза велики, мы боимся быть не такими и боимся не таких. Это неправильно.
Глубинная причина, как мне кажется, кроется в том, что у нас глубоко невротизированное общество. Оно парализованно страхом перед отклонениями от так называемой нормы. Это касается не только людей с ментальными нарушениями или психическими расстройствами, но также людей с соматическими заболеваниями. Нам нужно прийти, наконец, к тому, что мы все одинаковые. В нас всегда будет больше общего, чем различий, кто бы какими заболеваниями не страдал, кто бы какую ориентацию, вероисповедание и культурный фон не имел. Mental illness — моя тема, я сама через это прохожу. И я столкнулась со самостигматизацией: долгое время из-за контрастных мыслей считала себя чудовищем, потенциальным маньяком. Я боялась себя, боялась говорить об этом, пока не столкнулась с психотерапией. Да, мое заболевание далеко не так влияет на качество жизни, как тяжелое ментальное нарушение, однако я вижу свою миссию, в том числе и как писателя, в том, чтобы напомнить, насколько важно не молчать, насколько важна инклюзия, насколько важно нам всем быть вместе. Все мы нуждаемся в понимании и принятии. Однажды меня приняли мои друзья — такой, какая я есть. А я приняла их и поняла, что в этом и есть суть. Если бы мы сумели сделать это в масштабах общества, то избавились бы от чувства вины, от страха, от многого, что мешает нам жить полноценной жизнью.

В Вашем романе есть фраза: «Найти, что ты ищешь, может только тот, кто мыслит за пределами шаблонов». Поиск Марциана, эксцентричность Юстиниана — созвучны ли они самой сути писательства? Ведь оно тоже есть выход за границы «нормального» сознания, и, получается, чем больше мы соглашаемся быть безумными, тем успешнее это путешествие, как и путешествие Марциана?
Выход за грань, за пределы реального для меня и является сутью. Фактически, писатель обменивает часть собственной жизни на конструирование и опосредованное проживание чужой жизни, на попытку вместить в себя чужое сознание. Писательство — само по себе безумная затея, и тем прекрасная до невероятности. Думаю, глубина погружения, выхода в собственный космос и есть то самое успешное путешествие. Оно может быть успешным не с точки зрения обретения читателей или признания, но автор, который проник очень глубоко, всегда найдет для себя нечто важное, особенное. А именно это, на мой взгляд, и есть успех — когда мы обнаруживаем в себе нечто важное. Еще лучше, если нам удается принести нечто оттуда, из-за границы, и передать это нечто другим.

Вмещает ли сцена в лесу это толкование, или в нее вложены другие смыслы?
Сцена в лесу, конечно, путешествие в безумие и обратно. Я не вкладывала в нее подобного писательского толкования, хотя это не значит, что его там нет, тут я согласна с Роланом Бартом. Для меня сцена в лесу означает способность любить и ценить людей настолько, чтоб это позволяло преодолеть страх перед миром, собственными фантазмами, непреодолимыми обстоятельствами. Боги в романе это не только ментальность и сознание, это сама жизнь, то, с чем приходится считаться, источник благ и несчастий. Ребята символически нарушают запреты своих богов ради дружбы и ради того, что, по их мнению, ценно и важно. Сцена в лесу —это выход за грань, который иногда возможен и необходим ради того, чтобы кому-то помочь. Она обратна сцене безумия Марциана — там тоже показано нарушение табу, но подтекст совсем другой.

...При этом бог принимает образ самого Марциана...
Мне показалось забавным и жутковатым представить бога в его облике. Бог — обратная сторона Марциана. Кроме того, главный герой — это Дурак, нулевая карта Таро, абсолютная свобода, преодоление непреодолимого. Его друзья делают то же самое. Но одновременно это и концепт бога безумия в целом. Для Аэция он предстал бы в виде Аэция. Безумие — это ты сам. Народ безумного бога — это и есть безумный бог.

Именно богу безумного народа в романе уделено основное внимание. Остальной пантеон остается в полутени. Был ли бог Марциана интереснее остальных, в том ли дело, что композиция требовала именно такого решения, или остальные божества ждут своего часа?
Отношения с богом для каждого человека в этом мире — нечто очень-очень личное, интимное. Это существо, с которым связана огромная часть жизни человека, так что большинство людей мира Империи сосредоточены на своих богах. Однако есть и исключения — те, кто хотят увидеть картину в целом. Но это весьма опасное предприятие.
Во второй части, к примеру, безумному богу внимания как раз почти не перепадает. Она рассказывает об Октавии и ее боге принцепсов с подробностями, которых Марциан не знал и которыми он не интересовался. Бог принцепсов — это существо иных ценностей, оно требует другого, у него другая форма существования.
В третьей части все озабочены богиней Нисы, хотя повествование ведется от Марциана, который по-прежнему контактирует в основном со своим богом.
В последней части, которую я пишу сейчас, Аэций позволяет нам увидеть того же безумного бога с другой стороны. Так что, можно сказать, от фокального персонажа зависит, на какого бога направлена камера. В любом случае в последующих частях о чужих богах рассказывается подробнее. Мне нравится потихоньку развивать мир и выдавать информацию о нем порциями.

В нашем мире есть место для агностицизма, атеизма, фанатизма, просто веры... А в мире Империи? Показалось, там фактически отсутствует возможность отделить повседневное существование от взаимодействие с божеством. Ведь далеко не кризисная ситуация поднимает вопрос об обращении к богу; упоминаниями божеств пронизан весь текст..
Однажды я делала доклад про религиям Нового времени, и у меня вышел смешной диалог с одногруппницей.
— По Робеспьеру, атеизм — это политическое преступление. Поэтому он сконструировал культ Верховного Существа. Он считал, что должна быть свобода вероисповедания, но не свобода совести.
— А в чем разница?
— Ну, свобода вероисповедания, это когда ты можешь верить в какого угодно Бога, но атеистом быть не можешь.
— …
— Вернее можешь. Но тебе отрубят голову.
В Империи нечто подобное, только отрубят голову не на основаниях земного закона, а на основаниях закона глубинного. Вполне возможно, что лично обиженный бог. Атеистом быть опасно для здоровья, можно от этого заболеть. В конце концов, в мире Империи завет с богами верефицируем: каждый понимает, что бог пересотворил тебя. Да-да, лично тебя, чувак. Поэтому ты можешь становиться невидимым/метать огненные ножи/просить у своего бога, чтобы он швырнул тебе банку газировки с небес. Отношения жителей мира Империи с их богами больше напоминают языческие, нежели отношения с Абсолютом в мире авраамических религий, хотя их боги апофатические, между ними и миром противоречие, в отличии от языческих богов.

Закрадывается подозрение, что этот цикл романов можно назвать теологическим фэнтези.
Не зря я все-таки религиовед по первому образованию. Нужно было куда-то употребить это знание. Сколько себя помню, я придумывала истории о богах, мне хотелось писать об этом. История религии — конструктор божеств. Каждая эпоха породила свой незабываемый концепт. Даже если не говорить о национальных религиях, раннее христианство и евангельский ривайвелизм — это совершенно разные мироотношенческие системы, разные отношения с Богом и к Богу. Мне хотелось изучить как можно больше вариантов, чтобы писать.

А противоречит ли изучение многообразия концептов и конструирование собственного мира ощущению наличия или отсутствия в мире — нашем мире — единого Бога?
Я верю в то, что Бог существует, и что он благ, но не считаю какую-либо из исторических религий близкой себе. И думаю, что если бы благой Бог в моем понимании обратил внимание на творчество, мое или чье бы то ни было, он бы только порадовался тому, что мы способны создавать. Думаю, придуманные боги не оскорбляют настоящего Бога. Созидание, творчество — само по себе благо. Мы приходим в этот мир, чтобы создавать. Каждый из нас — особенная снежинка, и мы прекрасны в том, что делаем. Полагаю, Бог радуется, когда на земле создается нечто новое, независимо от того, роман это или микропроцессор.
Хочется верить, что это так.

Рядом с Марцианом присутствует Юстиниан. Марциан совершает поступки, которые совершает, потому что он таков по своей природе. Перформансы и реакции Юстиниана — сознательный шаг на территорию безумия. Введение этого персонажа — прием для демонстрации двух путей за пределы рационального, пути врожденной ментальной инаковости и пути сознательного отказа (творчества) от здравомыслия в общепринятом смысле?
И роман об этом, и я сама отчасти об этом. Если Марциан представляет мою первую профессию, то Юстиниан вторую — по второму образованию я культуролог. У него тоже есть несколько функциональных слоев. Во-первых, он стоит ровно посередине между миром Империи и читателем, он отчасти резонер. Во-вторых, Юстиниан как никто показывает мир изменившейся Империи. Народ в этом мире — очень кастовое образование, и вот преторианец, которому полагалось бы заниматься вполне определенными вещами, — акционист. Мир изменился. За это и сражается Офелла — за свободу быть тем, кем тебе хочется. Это сознательный отказ от здравомыслия, безумие поступков, безумие в творчестве. Юстиниан с Марцианом — противоположности. Марциан безумен конституционально, Юстиниан же выбирает безумие как средство постижения реальности.

А Офелла — олицетворение здравого смысла?
Да, Офелла из всей этой компании самая здравая, и она, как и Юстиниан, отсылает к социальному. Она — человек, ради которого Аэций делал революцию. В одной из глав фигурируют родители Офеллы, показывается, как они живут. Я надеялась, будет очень хорошо видно, что революция вершилась не для них, она не дала ничего тем, кто вырос в рамках другой системы. Офелла олицетворяет будущее, здравый смысл, устремления, рациональность.

Вы как автор болеете за здравый смысл и рациональность или наоборот?
Я пишу эту серию, можно сказать, своим обсессивно-компульсивным расстройством, поэтому я болею и за ту, и за другую сторону. Обсессивно — за рациональность, разум и границы. Компульсивно — за хтонические путешествия в безумие и обратно. Так что и девочки, и мальчики вызывают у меня одинаковое понимание.

Начиная с названия и заканчивая образом Марциана, роман так и норовит кивнуть в сторону «Идиота» Достоевского и Ивана-дурака русской сказки. Подобные вопросы-сравнения от читателей еще не набили оскомину?
Мне нравится и то, и другое сравнение. Конечно, я закладывала в образ Марциана Фолкнеровского Дарла, но и про Князя Мышкина думала. И Иван-дурак — тоже очень-очень про это, про совершение невозможного, везение, помощь окружающих людей и помощь людям. Эти сравнения мне близки и нравятся.

Не получается ли из этого сравнения, из самого факта существования образа Ивана-дурака и князя, что доброта, героизм, самоотречение — удел людей, волей случая выведенных из-под власти разума?
Мне кажется, тут дело скорее в том, что у нас есть культура юродства. Это наша фишка, даже в православной Византии юродивых очень мало. На Западе этот образ заменяет секулярный шут. В нашей культуре заложены представления о том, что люди не от мира сего говорят о высшей, абсолютной реальности, напоминают о ценностях за пределами жизни.
Думаю, это культурная особенность, и так получилось, по сумме факторов, что я ее воспроизвела. Однако героизм, свет, доброту проповедуют, хоть и очень по-разному, и друзья Марциана. У каждого свой путь и способ дружить, помогать и жертвовать своими интересами ради других. В Марциане это проявляется ярче, потому что он сам по себе более открыт, лишен защитных механизмов, обнажен. На самом деле религия, в которой человек с явными психическими нарушениями является проводником и представителем высших сил — довольно развитая религия. (В дописьменных культурах, к примеру, такой человек наоборот считается «порченным», проклятым, одержимым злыми духами.)
Даже практики глоссолалии в пятидесятнических сообществах к этому отсылают, хотя пятидесятники и харизматы это история из двадцатого века, близкая нам с вами. Однако нигде это не укоренилось так, как в нашем культурном пространстве.

А есть ли в романе намек на дионисийские и орфические практики? Все-таки так и напрашивается мысль о мистериях, особенно когда читаешь сцену в лесу.
Хотя, казалось бы, роман имеет прямую связь с античностью, их я как раз не закладывала. Сцена в лесу, безусловно, мистериальное событие, но отсылок к каким-либо определенным практикам там нет. Скорее, там проявляются психоаналитические мотивы: бессознательное, табу, встреча с глубинными драйвами. Хотя я понимаю, почему приходят на ум античные практики — лес, дионисийское начало, некоторая деконструкция идеи смерти и воскресения. Образный ряд сам собой таким получился, но все совпадения неслучайны, я считаю.

Однако откровенные отсылки к Римской культуре и государственности — это уже сознательный выбор. В чем причина? Потому что Римская империя как раз и предлагала широкую вариантивность культур и религий?
В первую очередь это, да. Мне нужна была изначально языческая и полиэтническая культура.
Но самое главное — мне хотелось поиграться с началом западной цивилизации (это, конечно, греческая античность, но и римская тоже), и нашим несостоявшимся фукуямовским «концом истории». Соединить начало и «конец», условную современность и Рим. Думаю, эта идея много кому в голову приходила. Уже во время написания второй части моя прекрасная подруга посоветовала мне глянуть экранизацию Шекспировского «Тита Андроника» с Энтони Хопкинсом и Джессикой Лэнг — именно для вдохновения к серии. Там тоже смешали современность и Рим. Вообще это кажется весьма распространенной идеей, хотя сходу не могу припомнить еще примеров.
Конечно, разница между античностью и нашей современностью огромна, но и общего тоже много. Мне кажется, очень характерно, что есть такой социальный миф о России/Америке/Евросоюзе как о распадающейся Римской Империи, о натиске варваров, о развращенности. Есть ощущение общей нестабильности мира, который готов лопнуть, как мыльный пузырь. Насколько оно оправдано — другой вопрос, но я часто встречала такие сравнения. Меня заинтересовало, как еще это можно соотнести.

Когда Марциан беседует с отцом Нисы и видит процесс разложения их обоих, он отмечает, что она, тем не менее, на физиологическом уровне ему не противна. Есть ли в этом некий ключик к более спокойному восприятию смерти/преодолению ее? Среднестатистический человек рефлекторно избегает любых напоминаний о ней, у Марциана вырисовывается явное преимущество...
Связь между донатором и местными вампирами, одним из парфянских народов, предполагает сниженный порог брезгливости. Хотя, конечно, дело и в том, что Марциан сам по себе спокойнее среднего человека относится к таким душераздирающим зрелищам. Если бы донатором Нисы была бы, скажем, Офелла, ее отвращение проявилось бы сильнее, чем у Марциана, но меньше, чем перед отцом Нисы, «чужим» вампиром. Парфяне, в норме, убивают своих донаторов. Здесь есть некоторое природное милосердие.

Во многих произведениях этого года вампиры вовсе не были в центре внимания. Вампира из текста «Дурака» ведь, по сути, можно и убрать..
Мне кажется, что убрать вампира никак нельзя. Это важный момент — Марциан встречает девушку, с которой у него образуется связь, эта связь опасна, но он принимает ее такой, какая она есть, и эта девушка помогает ему. Вампирша для такой ситуации невероятно удобна. До того, как я начала писать роман и узнала о конкурсе, но уже обдумывала идею, народ Нисы предполагалось сделать каннибалистическим, но я отказалась от этой идеи именно потому, что мне нужна была связь. Собственно, вампиры как они есть завелись, когда моя подруга посоветовала мне ваш конкурс. Тогда-то я поняла: вампиры! их-то мне и надо! Идея пришла моментально, я заменила тот концепт, что мне не нравился изначально, на тот, что подошел идеально. Вампиры в целом — не моя тема в творчестве, но я люблю про них читать и смотреть — со стороны. У меня есть свои «вампирские фавориты»: я люблю книгу Мирчи Элиаде «Девица Кристина», люблю сериал «Баффи — Истребительница вампиров», фильм «Дракула» 1992 года с моей богиней и вечным вдохновением Вайноной Райдер. Люблю вампиров Мира Тьмы в словесках. Однако самой с ними работать толком еще не приходилось.

Есть несколько вещей, которые мне в романе запомнились особенно. В частности это сон Марциана и особый юмор, которым роман пропитан.
Сон Марциана — собственно, предвкушение сцены с безумием. В нем есть эдипальные намеки, сами декорации на это работают. Я старалась сделать его на грани между эстетским и отвратительным, я вообще люблю искать эту грань. Собственно, эта сцена — репетиция разговора с богом. Они задумывались как противоположности. Сон свернут, скрыт, в нем в перспективе есть все то же, что и в конце, но он глубже. Это неочищенное сознание. Образы, которые оно выдает, неотшлифованы, они дикие и архаические. Но он значит много. В третьей части есть отсылки к этому сну, во второй — кое-какие дешифровки.
Что касается юмора — да, я люблю шутить с персонажами, над персонажами и над собой. Самоирония — это здорово. Юмор, собственно, эксцентрические, абсурдный, каким и должен быть. Это и ключи к what do you mean, it`s just a story от Юстиниана, это и абсурдистские диалоги от Марциана, и сарказм Нисы, и комическая, раздраженная Офелла, и макабрический смешной Аэций в жутком модусе — я старалась подбирать каждому персонажу особый тон. Но заглавная тема — мир Империи — мир абсурда с нашей точки зрения. В нем боги абсолютно реальны и верифицируемы, целый народ, обладающий ментальными и психическими нарушениями, живет в лесу. Это то, на что постоянно намекает Юстиниан. Но и наш мир такой же, просто в нем действуют другие правила. Есть хороший документальный фильм об этом — «Гипернормализация».
Словом, в этом и заключается главная шутка — абсурдность самого мира, абсурдность каждого человека в нем. С одной стороны, она должна быть видна, с другой стороны, должна отсылать не к тому, что мир неверибельный, а к тому, что мы сами живем в таком.

«Весь мир текст, а мы можем лишь позиционировать себя по отношению к цитатам» Вы часть литературно-кинематографического контекста уже упоминали, но хотелось бы услышать, в какую точку пространства автор помещает «Дурака», какие из «текстов» и «цитат» вызвали желание сделать их теми точками системы координат, по отношению к которым роман позиционируется?
Есть три литературных вектора — Фолкнер, но не «Шум и Ярость», а «Когда я умирала». Отчасти благодаря ему и сложился образ Марциана, а для повествования выбрано настоящее время. Кроме того, это Лавкрафт, мой вечный вдохновитель, хотя у меня никогда не выходит таких неподвластных человеческому сознанию богов. И Кинг — благодаря своей физиологичности и болезненности, сюда относятся и сон, и безумие.
Если говорить о фильмах, то это «В космосе чувств не бывает» (в нем как раз очень своеобразный юмор, очень «мой») и «Гибель богов» благодаря ей была выбрана сцена с безумием, хотя и сделана она совсем по-другому. Еще есть два мультфильма — “По ту сторону изгороди» (отчасти им вдохновлен лес) и «Вселенная Стивена», главный герой которой очень меня вдохновил.

Есть еще одна важная вещь, которую должна сказать. Страшно хочу поблагодарить за поддержку моих любимых друзей — самых талантливых, самых чудесных, понимающих и теплых людей на свете. Они были со мной на протяжении всего процесса написания романа, успокаивали меня, когда я переживала, пока шел конкурс. Я благодарна им за все-все: за вдохновение, за наши разговоры, за истории, которые от них пришли. Клево сказать это еще раз в публичном пространстве! Также спасибо за поддержку родителям, которые всегда уважали мое творчество. Мне невероятно повезло с близкими!