«По-настоящему счастливый человек пребывает таковым везде и всегда»

Ваша эрудиция внушает уважение и отпугивает. Ваши произведения — это всегда смесь фантастики и самых отчаянных экспериментов. Вы изумляете своей активностью, общительностью и любознательностью. У Вас множество произведений в разных жанрах — и постоянно появляются новые. Скажите, как получается такой невероятный сплав элементов в Ваших работах и откуда столько творческой энергии?
Да, наверное, чувствую, что помирать пора. (Смеюсь.) На самом деле — я о том писала в интервью общего плана, — тупое советское время украло у меня лучшую часть жизни, которая у большинства людей знаменуется взлётом и вершиной творческих сил. Атмосфера привычной лжи — что наша страна самая-самая, что писатели и ученые просто умирали в командировках в Семипалатински и Магаданы, причем (удивительное совпадение) в 1937 году. Сами знаете. Крупицы той информации, которая мне была нужна, улавливались из классики XIX–начала XX веков, спасибо, был книжный «блат». Всё, в общем, уже было во мне к 1991 году, но таилось под спудом. Приходится спешно навёрстывать — а силы даются как бы лишь для этой цели.

Вы упоминали в общем интервью, что творите от избытка счастья. Можно поподробнее о вечном вопросе: должен ли художник быть голодным, то есть должен ли писатель быть несчастным, страдающим, много пережившим? Или напротив – именно счастливый человек способен больше всего дать посредством своего творчества читателям?
Художник должен быть счастливо голодным, ненасытным, алчущим. Страдание само по себе бессмысленно и принижает. В нём надо увидеть цель. Я так думаю, именно этого от нас — каждого и всякого и всех вместе — ждут высшие силы. Моя любимая мысль: наша Земля есть тренажер сил, которые развернуться лишь после смерти (в лучшем случае).
Вот это насчёт переживаний. Кстати, за что не люблю советское время — оно было глупо, тупо и уныло счастливым. Как прихлопнутым тугой крышкой, а под ней все варятся в своём соку.
А по-настоящему счастливый человек пребывает таковым везде и всегда. Это вроде любви и веры в Бога, только еще больше.
И какая разница тогда, что именно ты творишь и вытворяешь?

Можно ли сказать, что Вы автор не только неутомимый, но и пытливый, пытающийся дойти до сути вещей? Или вы ее уже разгадали и хотите поделиться с читателем?
Ха. Разгадаешь её, как же. Во-первых, она невыразима вербально, во-вторых, так же равна божеству, как и любовь, творчество, и все хорошие вещи в мире. (Не надо думать, что я пантеист — просто пытаюсь донести на вас настроение.) И поделиться этим можно не более, чем цветом волос или выражением глаз. А вот создать атмосферу для читательских размышлений, построить декорации, вычертить в реальности своими словами порождающую пустоту — это я пробую делать.

Из всех мистических существ кто Вам ближе всего — вернее, с каким из них Вы бы ассоциировали себя?
А у меня они есть? Собственно, отчасти ассоциирую себя я с Та-Эль Кардиненой, она у меня и в вампирах побывала, под именем Селины Армор, Ласочки, и пожилой дамой в «Кострах Сентегира», самой любимой и последней вещью, куда я сложила самое интересное из других моих книжек о ней. Но она — не я, скорее моя охранительница, рупор и прочее.

У Вас почти не наблюдается традиционных вампиров. Самый близкий к ним, на мой взгляд, – герой повести «Моя карманная смерть». А планируете ли создать самого что ни на есть классического вампира?
Да? Мне-то казалось, что в фанфике по Энн Райс. А в «Моей смерти» герой — это типичный Рутгер Хауэр, моя вечная любовь. Кстати, Натали Гончарова — я, одно к одному. Это еще и ответ на предыдущий вопрос.
Вдарить по классике я не планирую, никогда не грешила пятилетними планами в четыре года. Но чешется некая идейка изнутри: дать такого кровопийцу, чтобы всех конкретно убивал. Попутно выбрасывая из себя идейки вроде «Человеческая цивилизация — это вши, разъевшиеся на теле природы». Герой его убивает, но дальше говорит: «Теперь мы станем губить себя медленно и куда бесповоротней».

Вы упоминали о том, что начали писать в 45 лет. Считаете ли Вы, что писателю желательно накопить жизненный опыт для того, чтобы создавать серьезные и качественные произведения?
Первое для этого — нужно иметь смелость начать. Я читала многие юношеские произведения типа бальзаковских «Шуанов», где неопытность, неискушённость и некая душевная девственность пленяли куда больше горького опыта и начитанности. Это не шедевры. Но в них имеется импульс наброска углем или серебряным карандашом, который может намертво застынуть в готовом живописном полотне.
А опыт — опыт украшает, но это далеко не всё. Быту точно необходимо противостоять. И влиянию бородатой классики.

Вы делаете больший акцент на интеллектуальных головоломках, культурологических параллелях, смелых новшествах — или же на идеях, которые зашифровываете в своих произведениях?
Не знаю, право. Как-то само из меня лезет. В принципе, я все время начитываюсь поневоле: помогала дочери с дипломом, лазаю по интернету для забавы, вскрываю новые пласты знания. И читаю, конечно. И вот когда накопление информации достигает критической отметки — тогда является нечто и по ходу приплетает к себе все, что под руку попадается.
Идеи я не зашифровываю — вернее, они просто не существуют в образе слов и понятий, даже и образов. Так, некие мои убеждения, нередко полуосознанные, подсознательные, выплескиваются фейерверком. А скажи я это словами — наивно выйдет и глупо.

Как происходит зарождение идей наподобие «Карманной смерти», Ангелоидов сумерек или «Доброй смерти»? — мгновенный импульс или скорее исследовательский подход к какой-то зацепившей проблеме? Уж слишком нетривиальное видение.
Когда я прочла райсовскую эпопею (не одну только экранизированную часть, лучшую, без спора), то была уверена, что вот это и есть стандарт. В эту компанию я влюбилась, невзирая на ходульность изложения.
А потом пожалела не-мертвых героев. И подумала: их же ненавидят лишь потому, что они иные. Ксенофобство типичное. Даже то, что они убийцы, не должно по сути отталкивать, ибо кто есть человек, как не прирожденный убийца и насильник тех, кто его ниже на лестнице эволюции?

Вы широко общаетесь с собратьями по перу. Считаете ли Вы необходимым такое общение? Насколько оно способствует росту и развитию автора, а насколько — стиранию индивидуальности? Как должна, в Вашем представлении, выглядеть публичная литературная жизнь?
Считаю, иначе сваришься в собственном соку. Современную прозу надо читать в первую очередь, но подите-ка пообщайтесь с Мириам Петросян или Татьяной Толстой. А тут многие некомпетентны, есть льстецы, есть и вообще тролли, но это живое, многообразное.
А своеобразие никуда не денется. Если оно есть, конечно. Очень ведь разные писатели — просто невообразимо разные по стилю, манере и способу мышления.

Коварный вопрос)) Почему у Вас происходит регулярная смена псевдонима? И что значит нынешний? Или, может быть, каждый из псевдонимов, идеально подходит к какому-то одному направлению творчества, а то и к одному произведению?
Не так их уже и много. Логины меняются, потому что так легче прийти на сайт. Моя натуральная фамилия — Мудрая, дочка возмутилась, когда я ее сделала Мудровой. Есть специальные конкурсные клички — Сетанта и Франсуаза Вийон, заглохшие на корню. Лемюэль Вульфрин — это из одного рассказа на Нео-Нуаре, а сделано так: Лемюэль — по Свифту, Вульфрин, Волчонок — мой любимый герой Мейера, новелла «Судья». Фамилия одной из моих бабушек — Волкова. Ламьель — это от Стендаля.
Вообще-то идея: Волчий мед. Ярость и сладость. Но это я вот сейчас выдумала.

Вы говорили о своих героях-бунтарях. Вы — бунтарь?
Не уверена. Просто упрямая. И некие убеждения, высказываемые от сердца, стали моей сутью.

И немного о самой «Доброй смерти». Один из эпизодических персонажей, Антуан, отказывается от помощи диргов: "Зачем упреждать смерть? Разве она будет постыднее, если постигнет нас по приказу другого? Прибегать к самоубийству значило бы избавлять от ответственности неистовых людей, которые посылают нас на эшафот".Другой из персонажей-людей: "Возможно, убивать себя и грешно, и неразумно, только это - благородное безумство души, которая тщится принять подобающую ей форму. А коли мы не помогаем обществу и от него не получаем помощи, то не наносим ему вреда, слагая с плеч бремя собственной жизни".
Сами дирги оправдывают самоубийство, покрывают его: «Самоубийца должен быть честолюбив, как художник. Обоими руководит в лучшем случае стремление высказаться, вывернуться всему без остатка, в худшем - жажда успеха. Что с того, что успех этот - посмертный? Другого почти что и не бывает. Вульгарное обывательское мнение, что художник кончает с собой потому, что исчерпался, имеет под собой мощную основу. Самоубийство - последнее произведение, которое всегда в запасе, и отличная, можно сказать, адекватная замена творческого акта: если некто распоряжается жизнью и смертью своих героев внутри текста, отчего ему не продлить это сладостное ощущение вовне? Предельный критерий творческой самостоятельности - право самому выбрать свою смерть: время, место и форму».
Это собственные слова Лавуазье, только что они адресованы не жене. Но поскольку это единственное письмо из множества, я его переделала. Ему предложили отравиться, что куда хуже диргской реинкарнации, заметьте.
Ребята, это подборка цитат из инета, и вроде как там есть их авторы — отчасти иносказательно, нередко прямо. Если я их вообще нашла.

В связи с процитированным — несколько вопросов. Первый: позиция диргов обусловлена только их видовой спецификой? Или же есть некие этические нормы, которыми они руководствуются?
Хм. «Смерть и жизнь — одно», как говорят вроде бы японцы. Одно существование в двух формах. Оттого, кстати, вампиры мои — не мертвецы, а не-мертвые. А этику, строго говоря, не люблю. Тоже отчасти как японцы, которые отчасти заменяют ее эстетикой.

Каково отношение к самоубийству самого автора? Мнение которого из персонажей более близко?
Ни одного, пожалуй. Я считаю вкратце так: если Бог дарит нам жизнь, то уже не имеет права указывать, как нам распорядиться подарком. Слабость или сила наша проявляется в нашем решении — это тоже всё наше. Это наподобие игры — причём отыграть назад, начать заново всегда можно.
(Есть у меня дополнительная мысль, очень фэнтезийная: мы живем сразу несколькими — даже многими — жизнями, и то, что не удается решить и развязать в одной, развязывается в другой, влияя на все существования сразу.) И совсем просто: многие наши способы жить — то же самое, что смерть.

Мы видим в тексте самоубийство как некое противопоставление религиозному запрету, как выход из неразрешимой ситуации, наиболее выгодный для кого-то, как некий творческий акт. Но есть еще один аспект: уход из жизни вполне можно рассматривать как уход от ответственности, признание поражения в поединке с жизнью (при категоричном нежелании его признавать). Человеческая слабость, которой подвержены не только люди.
Да — но не только это. Тут уж сам человек решает, когда слабость, а когда сила. Мои друзья католики четко говорили: вынужденный суицид — не грех для совершившего. Если ты вешаешься, боясь, что выдашь друзей на допросе, — это близко к подвигу, ведь ты мог бы даже без больших неприятностей купить себе жизнь.
Кстати, я лично творчеством суицид не считаю. Я показываю многогранность аспектов явления и разнообразие мнений по поводу. Лично я, например, не думаю. что «сделаю это», во всяком случае, из-за кардинального неумения. Хотя насмотрелась на старческие смерти: мерзость унижения, обращение неплохого, в общем, человека в скота.
Думайте сами, решайте сами. Лишь это достойно вас самих. А чужие мнения — это чужие мнения, даже если их изрекает высокая инстанция.
Но как это —подвержены не только люди? Суицид у животных как раз очень спорен, а мой Хьяр — в общем-то человек.
Кстати, он кончает с собой по типу альтруистического самоубийства, самого благородного… и, кстати, иного способа убраться с этого света у диргов нет или они такого не знают. Это сказано очень чётко.